– Что случилось?
Я повернулся к нему спиной.
– Не в службу, а в дружбу: затяните ремни потуже… Спасибо! Здорово у вас получается. Оруженосцем были?
– И пажом с пяти лет, – ответил он гордо, – и оруженосцем с четырнадцати. Так что случилось?
– Несанкционированное проникновение, – сообщил я. – В спальню. В мою.
– Господи, – вскрикнул он. – Не может быть! Кто?
Я взглянул на него исподлобья.
– Да как вам сказать…
– Так и скажите!
– Попытались, – ответил я дипломатично, – воздействовать несколько иначе, тоньше. У меня, как у половозрелого самца, которому к тому же на завтрак подали сильно перченое мясо, что воспламеняет кровь и превращает человека в бездумного скота, конечно же, должны сработать позывы…
Он смотрел во все глаза, словно уже и не он, а любопытная и ахающая девица.
– И вы… устояли?
– Сумел, – ответил я с гордостью, подумал и добавил: – Но мои моральные принципы ни при чем. Помогла трусость.
Он вскрикнул шокированно:
– Сэр Ричард!
– А что?
– У вас, и… трусость? Или после храбрости нет ничего более прекрасного, чем признание в трусости?
– Трусость, – сказал я твердо, – это плохо для дурака и хорошо для сэра Ричарда. Трусость умного человека уже не трусость, а предосторожность и осмотрительность. Умение избегать неприятностей. Я их избег… но все равно зайца прибил. В другом месте.
– Кто это был? – повторил он, чувствуется, что любит ясность. – Можно будет выяснить, кто копает под вас.
– Молодая девушка, – сказал я морщась. – Красоты необыкновенной. Сказала, что девственница.
Он начал было улыбаться, но посмотрел на мое лицо, вспомнил, что он не сэр Растер, а я – тем более, посерьезнел.
– И что вы…
– Выставил, – ответил я раздраженно. – Что еще я мог?
– Ну…
Тон его был уклончивый, я отмахнулся.
– Барон, вы прекрасно понимаете, меня можно провести на чем-то сложном, но такое… Любой правитель должен брать только то, что сам выбирает, а не что ему подсовывают. Когда сам выбираешь, меньше шансов нарваться. Это потом к избранной вами избраннице, простите за тавтологию, начнут подбирать ключи, чтобы и на вас подействовать, но при такой политике вы хоть первое время в безопасности! А потом можно снова взять другую. Даже не уточняя, успели к предыдущей подобрать ключи или еще нет. Это называется фаворитизм. Якобы от нашего желания менять женщин, как перчатки, а на самом деле это разумная и дальновидная предосторожность.
Он посмотрел в удивлении.
– Как умно… Чувствуется богатый опыт.
– Это чужой опыт, – огрызнулся я.
– Как скажете, сэр Ричард. Чужой, так чужой. Так и будем считать… Вы в наших близких к Югу королевствах начали как бы другую жизнь. А прошлый опыт… он как бы и не ваш.
Я отмахнулся в неудовольствии.
– Ну что вы, барон, прям как сэр Растер. Был бы я прыгателем по постелям, стал бы майордомом? Тут либо – либо. Бонапарты по бабам не ходят, иначе в наполеоны не пробиться.
Он кивал. Слушал в нетерпении, сказал быстро:
– Хорошо, что начали с женщины. А могли бы подослать убийцу с отравленным кинжалом.
– Да-да, – согласился я, – хотя с убийцей было бы проще. Чутье бы предупредило. Словом, я отбываю, у меня проблем выше головы, а спихнуть на вас уже не получится. Проверьте, все ли в охране армландцы. Снабдите всех амулетами как против исчезников, так и против любого колдовства.
Он сжал челюсти, в глазах мелькнули стыд и раскаяние.
– Где же я проворонил?
– Барон, – возразил я, – вы ни при чем. Мы слишком быстро захватили королевство. И попытались воспользоваться им в том виде, в каком оно существовало. Ну, разве что черные мессы вымели сразу… А так не получится.
– Вижу, – сказал он угрюмо.
Я надел через плечо перевязь с мечом.
– Простите, барон, надо спешить. Благодарю вас, что прибыли так быстро! Похоже, что вы и спите с мечом в руке.
– Я рано встаю, – буркнул он. – Да и сейчас время обеда, если вы заметили такое.
– Я же не Растер, – ответил я, – впрочем, сэр Растер не обедал уже несколько лет, думаю. Все пиры да пиры…
Голубое небо плавится от жары, в зените что-то невообразимое, даже во дворе поубавилось народу. Я начал спускаться по ступенькам, по дорожке к дворцу идет, тяжело опираясь на посох, отец Дитрих.
Я поспешно сбежал вниз, отец Дитрих остановился перед первой ступенькой, лицо скорбное, озабоченное, в глазах глубокое сочувствие. Я опустил голову, он благословил, голос прозвучал при всей привычной сухости очень участливо:
– Слышал о твоей беде, сын мой. Очень хорошо поступаешь, оставив мирские дела и совершая богоугодное, ибо почтение к родителям доказывается не учтивыми словами.
– Спасибо, святой отец, – сказал я. – И спасибо за постоянную поддержку, отец Дитрих!
Он всмотрелся в меня.
– Ты встревожен еще чем-то, сын мой?
– Нет-нет, отец Дитрих!
– В твоем лице тревога и… как будто стыд, что тебе не очень-то свойственно. Что-то случилось еще?
Я покачал головой.
– Ничего особенного. Просто вижу, не взлетать мне к высокому и чистому! Задница тяжеловата. Вчера общался с трепетной и прекрасной девушкой, мечтающей меня любить, сегодня согнал влезшую на мое ложе первую красавицу королевства, даже не коснувшись ее… успел даже погордиться своей целомудренностью, как у Юсуфа Прекрасного…
– Иосифа, – машинально поправил отец Дитрих.
– Да-да, простите, святой отец, не то издание Священного Писания попалось под руку. Походил перед зеркалом гоголем, а потом походя и совершенно бездумно согрешил с прачкой, аки скот какой, даже имени не спросил. И совсем раскаяния не чувствую даже сейчас, хотя умом понимаю – нехорошо. Вроде бы. В чем-то.
Он вздохнул, я видел на его лице непонятную мне борьбу, наконец сказал негромко, стараясь, чтобы не слышали даже рыскающие по двору слуги и замершие у входа стражи:
– Сэр Ричард, с вами могу говорить абсолютно честно. Мы оба на высоких ступенях понимания сути веры в Христа, потому могу открыть ужасную и омерзительную истину… Хотя, возможно, для вас это не такая уж и истина.
Я сказал опасливо:
– Может, не надо? Дураком жить спокойнее.
Он вздохнул.
– Но кто-то должен вести это стадо к Царству Божьему? Я имею в виду дураков, хотя мы их обычно именуем самими чистыми и праведными овцами стада Христова. А истина, сын мой, такова, что все мы сотворены из праха земного, а это не самый чистый материал, увы. К тому же наша праматерь Ева не удержалась и согрешила с проклятым змеем, а теперь семя этой рептилии в каждом из нас, что еще горше. Потому, если не испытываешь, сын мой, желания преступить хоть одну из десяти заповедей, значит, с тобой что-то не так. Заповеди возникли не для красоты и любования, это та же дыба, на которой растягиваем еретика в себе, принуждая его жить иначе.
