Я пожал плечами.
– Я не настолько самовлюблен.
– Однако, – сказал он с усмешкой, – вряд ли вам приходит в голову, что я говорю со всеми людьми на свете? Не постоянно, конечно, однако… С одними часто, с другими редко, но нет ни одного, с кем бы я не говорил хотя бы раз. Конечно, не ко всем являюсь вот так, как к вам. Для большинства достаточно некоторых смутных желаний, что берут верх над благородными устремлениями. С ними просто, один раз появился, подтолкнул, и человек пошел по указанной тропке…
– Покатился вниз, – уточнил я.
Он пожал плечами.
– Вопрос терминологии. Вы же сами говорите, умный в гору не пойдет. А вот к ключевым фигурам я прихожу часто.
Я посмотрел на него остро.
– Когда говорите о ключевых, явно не королей имеете в виду?
Он усмехнулся.
– Разумеется. Ключевыми всегда были подвижники. Аскеты. Люди с сильной волей, что меняли историю и поворачивали человечество то в одну сторону, то в другую. Никаким королям или императорам такое не под силу. Как вы догадываетесь, больше всего усилий я проявил в беседах с Христом.
Я кивнул.
– Да, он как-то рассказал апостолам о спорах с вами в пустыне. Они это запечатлели в своих евангелиях.
Он поморщился.
– Там все искажено, кроме факта, что да, беседовали, спорили и дискутировали очень много. Собственно, все сорок дней и ночей его поста, что он провел в той пустыне. И, скажу вам без похвальбы, если бы не споры со мной, христианство было бы другим.
– Каким?
Он помедлил с ответом.
– М-м-м… менее жизнестойким. Менее цветным, ярким и привлекательным. Подвижники, к сожалению, видят только один цвет, а их дорога к счастью, по которой хотят вести людей, всегда по слишком уж узкой прямой тропе между двумя отвесными стенами.
Я пробормотал:
– Ну, не думаю, что это вы ему подсказали. Просто Христос, разговаривая с вами, понимал, что вы говорите и с другими. А те другие не настолько… устойчивы.
Он улыбнулся.
– Но не станете же отрицать, что я сыграл свою роль в становлении христианства, знак которого у вас на плаще? И символ которого у вас на шее?
– Не стану, – ответил я с неохотой, – раз уж и Христос подтвердил. Вы же и с отцом Дитрихом разговариваете?
Он впервые широко улыбнулся.
– Беседы с ним доставляют мне истинное наслаждение. Он очень непрост, много знает, многое пережил, у него оригинальные взгляды, за которые официальные лица в Ватикане его самого бы на костер, но в то же время он предан церкви больше, чем она заслуживает. И он делает для нее больше, чем все кардиналы в их совете.
– Но совратить его непросто?
Он уловил напряжение в моем голосе, покачал головой.
– Сэр Ричард, – сказал он с укором, – почему именно совратить? Может быть, наставить на путь истинный? Вы должны признать: в то время как в наш адрес со стороны церкви льются океаны грязи, мы никогда ни словом не порочим своих противников! Более того, мы не считаем их противниками.
– А кем же?
– Оппонентами, – сказал он.
Я усмехнулся.
– Да? А жестокие битвы, в результате которых летели вверх тормашками с небес?
Он вздохнул.
– Были дикие времена. И жестокие. Мир только начинался, никто не знал, как надо правильно. Уверен, сейчас бы все было иначе. Во всяком случае мы давно перешли к ненасильственным методам борьбы. Силовые методы не только бесполезны, но и опасны! Мы же видим, к чему привело засилье одной власти без всякого контроля со стороны оппозиции. Это вы еще не видите, по какой опасной дороге идете.
– А вы видите?
– Я прожил дольше, – подчеркнул он. – Не станете отрицать?
– Нет.
– И видел больше.
– Тоже не спорю.
– А разве не долгая жизнь и наблюдение за рождением, ростом и падением держав, народов и цивилизаций дает мудрость?
– Информация, – возразил я, – не синоним мудрости. Даже огромные знания не обязательно приводят к мудрости.
Он усмехнулся.
– Да-да, я слышал расхожее мнение, что обычно возраст и мудрость идут рука об руку, но часто старость приходит одна… Однако же хлесткое сравнение, что так нравится юным, не есть верное. Вы должны это знать.
– Знаю, – согласился я. – Крылатые фразы любим за хлесткость, образность, но только дурачок в них ищет мудрость. В то же время для прогресса необходима смена поколений!.. Старшие не обязательно должны переменить взгляды, природа предусмотрела, что они вымирают, а новое поколение поступает чуточку по-другому. Потому ваш огромный запас знаний может перекрыть дорогу новому и прогрессивному.
Он насупился, произнес с неудовольствием:
– Сэр Ричард, что-то вы все ставите с ног на голову. Это я, я подталкиваю человечество к прогрессу! А вы тащите его обратно. В дикость.
– Не в дикость, – возразил я.
– А во что?
Я развел руками, трудно формулировать то, что всего лишь сам чувствую весьма смутно, да еще спорить с таким могучим оппонентом.
– В мир этических норм, – сказал я с усилием, – наверное, так это звучит. Как мне кажется.
Он поморщился, в глазах была укоризна.
– Сэр Ричард, в мире этических норм одни люди автоматически получают преимущества над другими. Вам сказать, какие над какими, или догадаетесь сами?
– Нехорошие над хорошими, – сказал я, – нечестные над честными, не соблюдающие заповеди над соблюдающими…
– Так разве не лучше мир равных возможностей? – спросил он. – И равных требований? И равного наказания?
Я вздохнул, он прав, абсолютно прав, но слишком механически прав, я хоть и согласен, но что-то во мне протестует, брыкается, возражает.
– Закон, – сказал я, – это прекрасно. Но когда только закон… мир рухнет.
Он помрачнел, мне почудилось, что я чем-то задел или на что-то намекнул, сам того не подозревая.
– Закону нет альтернативы, – произнес он сухо.
– Согласен, – сказал я. – Но…
Я запнулся, он спросил с подозрением:
– Что за «но»?
– Все-таки люди должны жить по заповедям, – сказал я. – А законы только подстраховывать. Идеальное общество, когда законы есть, но ими не пользуются.
Он хмыкнул, в голосе явственно прозвучала ирония:
– Жить по совести… эта мечта никогда не осуществится. Человек не проживет без кнута в руке надзирателя.
Я сам кривился и морщился, ненавижу красивые слова, я из поколения «небритых героев», когда для демонстрации своей крутости нужно плевать на все высокое и чистое, это у меня уже в крови, но я пересилил себя и пробормотал:
