И, что удивительно, города практически не отличаются от оставшихся в самом Сен-Мари. Создается впечатление, что варвары, завоевав их, сразу теряют к ним интерес и брезгливо обходят, как нечистые или прокаженные места. Вообще-то знаю немало примеров, когда на одной территории живут два разных народа с разными обычаями и даже разными верованиями, но как-то не ожидал здесь… гм… наверное, потому, что не прошла еще железной поступью кроткая и всепрощающая церковь с ее нетерпимостью к иным богам?
Гора с пещерой на вершине, где я оставил пленницу или жертву, как ее называть точнее, быстро вырастает в размерах. Крохотная женская фигурка появилась в пещерном зеве. Не видя ничего опасного вблизи, моя жертва вышла на каменный выступ и глянула вниз, но быстро отступила, убоявшись смотреть в бездну.
Я парил на большой высоте, раскинув крылья, тихо и не привлекая внимание хлопаньем крыльев, однако она успела заметить меня по мелькнувшей тени, ринулась бегом обратно.
Когда я пошел на снижение, подол ее платья мелькнул на темном фоне пещеры и растворился во мраке. Когти заскрежетали по камню, я втащил козу в пещеру и швырнул на середину, а следом бросил сухой ствол дерева.
— Женщина? Ты где?
Она откликнулась из своей норки дрожащим голоском:
— Я здесь!
— Выходи, — велел я. — И разделывай козу.
Она крикнула:
— Ни за что!
— Почему?
— Ты меня съешь.
Я прорычал оскорбленно:
— Чего это вдруг?
— Ты ж дурной, — сказала она рассудительно. — Драконы все дурные. И уже забыл, о чем мы с тобой договаривались?
Я изумился:
— А мы о чем-то договаривались? И свидетели есть? Вообще-то дурная здесь ты. Зачем тогда я ловил эту рогатую?.. Мы ж условились с тобой сперва тебя откормить, а потом съесть. Выходи.
Она робко высунула голову, готовая отпрянуть при любом движении.
— Но чем ее разделывать? У меня нет даже ножа…
— Уже есть, — перебил я и бросил к ее ногам вещевой мешок. — Там все тебе нужное.
Она быстро ухватила седельную суму, я видел, как заблестели восторгом и надеждой ее глаза. Лицо вспыхнуло радостью, мгновенно прикинула, как может применить не только для разделки козы, я тоже вроде козы, хоть и побольше, но когда подняла голову, сказала торопливо:
— Хорошо, я разделаю это… Но только останусь здесь. На входе… ну, сюда.
Я прорычал:
— Чтоб в любой момент обратно, как трусливая крыса?
— Я не трусливая крыса! — сказала она с негодованием.
— Тогда чего же…
Она подумала и сказала с фальшивой улыбочкой и таким неестественно сладеньким голоском, что не обманула бы даже придорожный камень:
— Нет-нет, что ты! Я как раз мечтаю поскорее и получше откормиться, чтобы ты меня съел и получил удовольствие!
— Вот это хорошо, — одобрил я. — Я люблю получать удовольствие. Ты молодец. Давай, снимай шкуру. Да не свою, а козью. Готовь, посмотрим, что ты умеешь… как женщина.
Глава 7
Она села так, чтобы оставаться в своей крохотной пещерке, коза между нами на пороге, а я в центре этого большого зала со сталактитами на своде. Раньше я полагал, что они бывают только в подземельях, но, видимо, это следствие возраста горы, а не ее местонахождения.
— А ты в самом деле, — поинтересовался я, — вкуснее козы?
Она растерянно приоткрыла рот, вроде бы согласиться — опасно, могу обед начать с нее, но и признаться, что какая-то коза лучше нее — обидно, для женского самолюбия вообще немыслимо, ни одна женщина не признает преимущество другой женщины, сложная задача, наконец ответила чисто по-женски:
— Ты бы лучше сучьев принес! А это целое дерево, его надо пилить и колоть…
— Зато сухое, — сказал я.
— Его надо порубить…
— Не надо, — ответил я.
Она вздрогнула и подалась в глубь своей норки, когда дерево затрещало в моей лапе, распадаясь на щепки с лохматыми краями.
— Ого! Ну ты и зверюга…
— Можешь пощупать мои мускулы, — предложил я скромно.
Она настороженно отступила вглубь, затем собрала разлетевшиеся щепочки и начала ставить их шалашиком, а самые мелкие внизу, но сколько не била кресалом по огниву, искры вылетают яркие, шипящие, однако дерево упорно отказывается воспламеняться.
Я слышал, как она ругается сквозь зубы, даже сказала что-то резкое на непонятном для меня языке, что, возможно, и не язык вовсе. Я размышлял о странном устройстве Гандерсгейма, стараясь найти аналогии, с ними всегда проще и спокойнее, а на ее злое ворчание сказал насмешливо:
— Разговариваешь сама с собой? Это первый признак безумия.
Она огрызнулась:
— Первый признак — разговаривать с тобой.
— Правда?
Ее глаза сердито блеснули.
— А разве нет? Дракон, видите ли… И вот оно, представьте себе, разговаривает! Только люди могут разговаривать, понял?
Я буркнул:
— Ну почему же так резко… Женщины вон тоже разговаривают.
Она оскорбленно засопела и отвернулась. Я создал шарик огня и метнул из-за ее спины в щепочки. Вспыхнуло, мелкое пламя затрепыхалось на дне, принялось лизать щепочки и даже пыталось расщелкивать те, что покрупнее.
Женщина сердито оглянулась. Испуг и возмущение дивно сочетаются на суровом и решительном лице с возмущенным взглядом.
— Это ты плюнула в огонь, ящерица?
— Я не плевал, — ответил я. — В огонь плевать — непристойно. Некрасиво. Хотя идею ты подбросила…
— Насчет плеваться?
— Нет, но если я дракон, то могу быть огнедышащим… Надо попробовать…
Она поспешно отодвинулась.
— Не смотри на меня так! Ты меня еще не откормил. Да и просто поджарить мало. Надо сперва зерна принести для гарнира, соли, специй…
— Все найду, — пообещал я. — А потом сядем да ка-а-ак нажремся!
Костер разгорелся ярко, она поглядывала то на огонь, то на меня.
— Наверное, здорово, когда у тебя внутри еще и кузница? А с виду ты такой холодный и противный…
— Чего во мне только нет, — ответил я скромно. — Я весь из достоинств, больших и малых.
— Ну-ну… — пробормотала она. — А самое большое у тебя достоинство — непомерная скромность.
— Да, — согласился я довольно. — Чего много, того много.
Она сдирала шкуру достаточно умело, деловито, не морщилась, настоящая дочь степей, что овец режет сама, а не просит помочь соседа. Снятую шкуру отшвырнула в сторону, выделка потом, тушку не стала разрезать на части, но со знанием дела точно рассекала сухожилия, отделяя равные куски мяса и натыкая на прутья.
