— Да, — согласился я горделиво и выгнул шею, чтобы полюбоваться на свое великолепное тело с высоким, блестящим алмазными иглами гребнем, ровными плитками брони на спине, переходящей в крупную чешую на боках и мелкую — на брюхе. — Ты молодец, все время восторгаешься, какой я замечательный красавец. Я это люблю.
Она озадаченно промолчала.
Итак, зовут ее Мириам, она единственная дочь проводника караванов. Он уже сорок лет водит их через пустыни, прямо Моисей, но вчера случилось страшное: были потеряны два бурдюка с водой, что вообще-то пустяки, но когда у единственного на всем пути родника расположился огромный дракон, все поняли, что погибнут, если повернут назад, но так же погибнут, если попытаются достичь ближайшего, но вообще-то далекого города, с их ничтожными запасами воды.
— Богатые караванщики, — сказала она потухшим голосом, — во всем обвинили моего отца.
— У сильного всегда бессильный виноват, — сказал я, почесал голову и сказал гордо: — Сам придумал. Ну, почти. Здесь.
Она сказала потерянно:
— Как будто он мог знать, что на дороге вдруг появится дракон!
— Красавец и умница, — вставил я. — И в знак дикого восторга мне подарили тебя. Это же так понятно!
Она бросила на меня злой взгляд.
— Что ты за…
— Не отвлекайся, — сказал я благожелательно, — потом расскажешь, какой я замечательный. Что было дальше?
Она тяжело вздохнула.
— Отец оправдывался, как мог, но они велели схватить меня и отдать чудовищу… в надежде, что тот взамен даст приблизиться к воде. Так и получилось. Думаю, они счастливы. Но отец мой может не пережить такого тяжкого горя…
Я ощутил сильнейший укол совести, о таком повороте как-то не думал.
— А чего ты потащилась с отцом? — спросил я грубо. — Это неженское дело.
Она пожала плечами:
— У бедных многое из неженского становится женским. Я сильная, отцу была нужна моя помощь. Да и сама не люблю сидеть на месте.
— Это заметно, — проворчал я.
Она вскинула брови.
— Что?
— Что не любишь сидеть дома, — пояснил я, — и ждать, когда тебя кто-то возьмет замуж. Но что делать, мир таков. Женщина должна сидеть дома и сопеть в тряпочку.
Она возразила с негодованием:
— Я не такая!
— Да вижу, вижу… Не трудно в мужском мире?
Она с самым независимым видом покачала головой.
— Зато интересно. Я не люблю сидеть сложа руки. А у мужчин всегда есть работа, есть занятия.
Она сидела ровно, спина прямая, взгляд гордый, уже позабыв, что я и есть то самое чудовище, нельзя все время жить в страхе, хотя некоторые люди живут, но такие и живут недолго, и существование их назвать жизнью трудно.
— Отважная ты, — признал я. — Вылезай, что мы разговариваем через порог?
— А что, у драконов это плохая примета?
— Мы в приметы не верим, — сообщил я. Подумал, уточнил: — Приметы — для слабых.
Она посмотрела с удивлением, покачала головой.
— У людей тоже только слабые верят в приметы… А ты откуда такое знаешь?
Я широко зевнув, показав огромную пасть и длинные, как ножи, острые зубы.
— Да как-то сожрал одного… — сообщил я небрежно, — философа. Теперь вот маюсь.
Она зябко поежилась.
— Ужасно. Но так можно стать самым умным на свете!
Я прорычал недовольно:
— Вот-вот. А кому это надо? От ума одно горе и много неприятностей. Потому стараюсь мужчин не жрать, вдруг попадется умный? Другое дело — женщины. Все дуры, это хорошо. К тому же дуры вкуснее.
Она подумала, сказала решительно:
— Вообще-то я умная.
— Не бреши, — сказал я равнодушно.
— Почему это я вру?
— Красивая, — сказал я.
Она удивленно вскинула брови.
— Ну и что?
— Значит, — объяснил я, — дура. У вас либо умная, либо красивая. А раз красивая…
Она посмотрела на меня с недоверием.
— Я?.. Никто мне такого не говорил.
— Я говорю.
Она некоторое время смотрела на мою морду, в мои ящеричьи глаза, наконец взгляд ее потух.
— Да, — проговорила она надломленным голосом, — если на взгляд рептилии с крыльями, то да, наверное…
Я зевнул и сказал с удовлетворением:
— Ну вот и доказательство, что дура. Только круглая, просто круглейшая дура не видит, что красивая… так что давай откармливайся побыстрее. Скоро есть тебя будем.
Она умолкла, глядя на меня озадаченно, а я снова закрыл глаза. Плечи все еще ноют, это от повторных сетов полета выделяется молочная кислота. Мышцы растут и укрепляются, но растут не во время тренировки, как думают дураки, а во время отдыха, так что я лежал, прислушиваясь к блаженному ощущению ремонта во всем теле, когда крохотные бригады укрепляют мышцы и сухожилия, смазывают суставы, расширяют каналы связи по нервам.
Расположился я далеко от входа в ее каморку, ленивый и расслабленный, глаза прикрыл, вроде бы дремлю, и она решилась выдвинуться на пару шагов, чтобы сгрести выкатившиеся из костра крупные угли обратно. Я этого момента дожидался долго и терпеливо: кончик моего хвоста бесшумно уперся в огромную глыбу камня вблизи входа в ее норку, та заскрипела просто предательски и поползла медленно, как королева на эшафот.
Мириам в страхе оглянулась, но камень уже передвинулся и наглухо перекрыл ей вход в убежище. Она застыла в страхе, разом поняв мое коварство и свою беспечность.
Глава 8
Я лениво открыл оба глаза, поднял голову, зевнул, снова показав красивую пасть и просто прекрасные длинные зубы, огромные и длинные, как лучшие в мире кинжалы.
— Что? — спросил я с драконьим удивлением. — А-а-а… понял-понял. Извини, это нечаянно… Сама знаешь, как это бывает: глаза боятся, а руки делают…
Она промолчала, справедливо предполагая, что у подлого дракона подлая драконья игра, нечестная и коварная. Я поднялся и, медленно шагая на всех четырех, все еще сонный и расслабленный, подошел к ней. Она вскинула голову и, не пытаясь бежать, бесполезно, взглянула мне в огромные драконьи глазища гордо и бесстрашно.
Я смотрел мимо, лапой легко отодвинул камень на прежнее место.
— Ты хотела, — прогрохотал я, смягчая голос, — в норку?
Она медленно, очень медленно повернула голову. Боковым взглядом увидела, что вход открыт, но все еще страшилась двигаться, с моей стороны такое может быть жестокой игрой, вот прямо сейчас схвачу…
Я попятился, она неверящим взглядом наблюдала, как я отступил на шаг, на два, на три, а каждый мой шаг равен ее пяти, потом и вовсе лег, свернувшись в клубок. Ну, как мог.
