Задира втянул голову уже не просто в плечи, а почти в задницу, таким стал маленьким и сплюснутым. Мои слова грохотали мощно, красиво и трагически, сверкая молниями, что на миг высвечивает сцены великих битв, а сам местный герой расплющивался, словно они вбивали его в землю, как стопудовыми молотами.
— Одежда на мне, — закончил я веско, — знак доблести! Это скальп, это шкура побежденных!.. Это зримое доказательство, что мы были там и побеждали!.. Пройдут не годы, а даже дни, и наши великие подвиги потускнеют под напором мелких и сиюминутных забот. Увы, сотрутся в памяти, уйдут в прошлое, и многие забудут, что мы — народ героев! Забудут, что мы — лучшие, уникальные, у нас собственный путь, и Запад нам не указ.
На их лицах проступала скорбная гордость, что да, они великие, но не могут устоять надолго под натиском жен, детей, мелочной суеты и вот таких дураков, что одежду из побежденного Орифламме считают признаком слабости.
— Мы, герои, — прогремел я, — можем носить их одежду с гордостью, ибо нашу самобытность ничто не поколеблет и не подточит!.. У нас собственный путь!
— Ура, — сказал один из гостей, он смотрел восторженно и преданно, как на вождя, что поведет к победам.
Я подумал, что в самом деле мог бы возжечь ярость масс и повести на свершения, демагог я еще тот, хотя в моем срединном все мы демагоги, но здесь это была бы слишком великая подлость к этим грубым, но вообще-то чистым и честным людям, прямым, как их мечи.
А они вскакивали из-за столов и поднимали над столом чаши с вином.
— Мы лучшие!
— Никто нам не указ!
— У нас свой путь!
— Мы самый древний народ!
— Наш край — родина героев!
Хозяин подошел с самым почтительным видом, поклонился так, как кланяются только великому хану и знаменитым акынам.
— Великие слова, — произнес он жарко.
— Потому что мы великие, — ответил я веско и уточнил: — Великий народ! Самобытный.
Он сказал жарко:
— Я велю всем своим людям, детям и женам запомнить и повторять это ежедневно, чтобы эти святые слова вошли в плоть и кровь. Такое создает героев, а те создают новые народы!
Я кивнул:
— Да-да. И вина тоже. Всего в запас на неделю. У меня еще долгий путь.
Он посмотрел внимательно.
— А как насчет постоялых дворов дальше по дороге?
Я сказал гордо:
— И что? Настоящие воины едят в седле. И всегда на скаку, на полном скаку! Чтобы ветер в лицо, птицы над головой, а из-под копыт всякие хомяки и суслики!
— Я запомню эти великие слова! — сказал он с жаром.
Глава 13
Хозяин постоялого двора даже не поинтересовался, почему я пришел из ночи и ушел в нее, слишком сильное впечатление, просто ошеломляющее, какой же я молодец, умею, ну просто хитрая сволочь, а когда говорил, у самого голос дрожал, и чуть не прослезился, гад двуличный. Вот так и возникают легенды о великих воинах, сперва безымянных, потом эти подвиги и яркие слова группируются вокруг некого известного полулегендарного имени.
Едва постоялый двор остался за спиной, я прошел в темную чащу мелкого кустарника и начал процесс превращения в летучую тварь. На этот раз не в тираннозавра с крыльями, а в привычную мне легкую, размерами и весом, что-то вроде барана с крыльями альбатроса. Все произошло так быстро, что даже удивился почти забытому чувству простоты и легкости метаморфозы.
В воздух я не поднялся, а взлетел пулей, крылья работают так часто, что вижу одно мельтешение. И хотя скорость полета не выше, если относительно ориентиров на земле, но ощущение скорости просто кружит голову. Соседний город приблизился, я высмотрел открытые ворота, опустился в темноте и уже оттуда вышел на свет факелов, укрепленных в толстой каменной кладке.
Широкий проем между воротными башнями зияет, как брешь. Я не сразу сообразил, что ворота не распахнуты, их нет вовсе. В стенах торчат мощные крюки и навесные петли, так что вообще-то ворота можно изготовить и навесить снова, причем — достаточно быстро, если вдруг созреет мятеж против варваров…
Небо уже светлеет, хотя улицы долго пребудут в ночной сонной одури, на улицы вышли водоносы и щедро поливают каменные тротуары, а также редкую зелень возле домов и в огороженных сквериках, где распускаются дивные цветы. Я то и дело раскрывал рот: ни в Сен-Мари, ни в Ундерлендах, ни в Армландии, Фоссано или Турнедо не поливают улицы. Ни в жару, ни вообще. А здесь… это совершается строго и торжественно, как остаток некого древнего ритуала, смысл которого давно потерян.
Улочка, ведущая от городских ворот, вывела на центральную площадь. Я вздрогнул, по телу пробежали мурашки, а ноги примерзли к земле. Впереди на массивном черном постаменте высится то, что всякий раз ввергало в недоумение при взгляде сверху на города. Огромный меч, поднимающийся на высоту пятиэтажного дома, стилизован настолько, что уже и не меч, а просто остроконечная колонна из гранита, разом похожая на копье, дротик или гигантскую стрелу, но нет, все-таки меч…
Меч, повторил я тупо, но с пониманием, меч. Мечта всех мужчин в начальном возрасте. Когда уже половозрелые самцы, имеют право заводить семьи, рожать детей и даже править государством, а по уму еще дети: грубые, жестокие и прямодушные. А для детей меч — символ самого главного на свете и решение всех проблем.
Дома в один-два этажа как будто в испуге отступили от меча подальше, и он высится грозно и надменно в центре площади, в центре города. И хотя наверняка установили горожане, зримо подчеркивая подчиненность варварам, однако от него веет силой и жестокостью, которую в городах постепенно теряют все народы. В городах люди учатся уживаться еще больше, чем на больших пространствах, еще и еще, а это означает отказ от грубой силы, иначе в городских кварталах воцарился бы ад, и сами города исчезли бы достаточно быстро. А меч… меч молча говорит, что у кого он в руке, зачем тому переговоры?
Стараясь не таращить глаза слишком уж заметно, это выдаст во мне чужака, я все же краем глаза посматривал на колонну, пока дома не скрыли ее полностью.
Дальше улочки с базарами, я копировал манеру поведения местных, все-таки дети городов и дети степи по-разному смотрят, двигаются, разговаривают и жестикулируют.
Впереди народ расступается почтительно, двое обнаженных до поясов и загорелых до коричневости варваров идут посреди улицы вольно, как по степи. Народ пугливо шарахается к стенам. Возчик, обогнавший меня, судорожно натянул вожжи, заставив коней прижать телегу к стене так, что колесами заскребла по камню и остановилась.
Мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять — они те, кем я прикидывался на постоялом дворе. Побывавшие в Орифламме, прокаленные в боях, такие сразу поймают на брехне неспособного вспомнить ни одного военачальника, кроме вождей, чьи имена на слуху и у противника.
