– А я – нет. – Ему доставило удовольствие услышать ее притворный возглас удивления. Она прекрасно знает, что он не жалеет. – Но я думал, что оставил этот восхитительно греховный эпизод в прошлом.
– Он не был восхитительным! – возмутилась она.
– Ты в этом уверена? – Грегори не сводил с нее горячего, пристального взгляда, пока она не отвела глаза. – Так вот… я полагал, что оставил это в прошлом, однако вот ты, переодетая мужчиной, в моей карете, а я еду на загородный прием, на который тебя не приглашали.
– Если б я знала, что это ты…
– Только не говори, что не села бы в карету. Мы оба знаем, что инстинкт выживания перевешивает твою гордость.
– Да, перевешивает, вот потому-то я и кинулась бы в противоположную сторону, если б знала, что это карета Брейди. Стог сена послужил бы мне вполне надежным укрытием от дождя.
– Хотел бы я швырнуть тебя в стог сена прямо сейчас и оставить там вместе с твоими любимыми полевыми мышами. Поделом тебе было бы.
Она как будто и не слышала его.
– Черт бы побрал мою женскую чувствительность. Это все из-за нее. При виде тебя мое сердце провалилось в пятки. От ужаса, конечно. И как в дурном сне, ноги подкосились и перестали слушаться. Иначе я убежала бы.
Вот чертовка.
– Значит, я вроде Франкенштейна?
– Почти, – заявила она с воодушевлением и с примесью возбуждения.
И то и другое приятно было видеть. Они разгоняли кровь по жилам до самых кончиков пальцев. Грегори резко дернул рукав, который, казалось, становился тем уже, чем дольше он с ним возился, и не стал комментировать ее ответ на вопрос про Франкенштейна.
Посмотрим, что еще она себе навыдумывала.
– Ну, ты же, мягко говоря, человек без сердца, – сказала она, нарушая молчание. Не чувство ли вины сделало ее тон неуверенным?
– Без сердца, вот как? – Грегори дернул как следует, и рукав подался вперед на добрых четыре дюйма. Потом перестал тянуть и приложил все усилия, чтобы выглядеть как самый угрожающий и опасный ловелас на свете, который безжалостно растопчет ее сердце, имей она глупость вновь влюбиться в него.
Изобразить это оказалось совсем не трудно, потому что это была истинная правда.
Зрачки Пиппы расширились, но Грегори быстро вернулся к рукавам, притворившись, что не заметил облачка беспокойства, набежавшего на ее чело.
– Ну вот, – сказал он, когда наконец освободил ее из плена рукавов.
– Спасибо. – Она слегка поежилась. И неудивительно. Под кожаными подтяжками, удерживающими панталоны, на ней была широченная рубашка, которая тоже насквозь промокла и прилипла к телу. Под ней просвечивала белая полоска ткани, которая туго стягивала грудь.
Слишком туго, поневоле пришла ему в голову мысль, и он поморщился.
Пиппа обхватила себя руками.
– Пожалуйста, закройся одеялом.
– Слушаюсь, мадам. – Он растянул между ними самодельную ширму. – Давай поскорее покончим с этим.
– В сундуках дяди Берти полно костюмов, – сказала Пиппа, и голос ее прозвучал слегка приглушенно. – Я столько играла с ними. – Ее руки собирали в кучу складки рубашки над головой, потом она, должно быть, стянула рубашку, потому что следующие слова были ясными: – Так что опыта в этом деле мне не занимать, – гордо добавила Пиппа и повесила мокрую рубашку на ширму из одеяла, откуда она свалилась на пол.
Поскольку обе его руки были заняты, он не мог пока засунуть эту чертову штуку под сиденье, так что с этим приходилось подождать. И открывать дверцу, чтобы выжать ее, тоже было бесполезно – дождь по-прежнему лил сплошным потоком.
– И развяжи повязку, – сказал Грегори. – Нам надо будет высушить ее.
Пиппа помолчала.
– Не стоит.
– Ты же будешь в рубашке и сюртуке, не забывай.
– Правда, – с надеждой проговорила она. – К тому же я не такая уж… – Она не закончила.
– Давай снимай ее, – велел он, оставив без внимания то, что она имела в виду. Может, она и не вываливается из корсажа, как многие светские дамы, но сложена, как греческая богиня, и крайне соблазнительна именно такая, какая есть. В сущности, ее скромные платья сводят его с ума, потому что он жаждет увидеть больше, почувствовать больше, как сделал только однажды и лишь чуть-чуть, прежде чем поцелуй резко прервался. – Уверен, тебе неудобно.
– Да. – Она вздохнула и приступила к процессу окончательного оголения своей верхней половины.
Звук разматываемой ткани был едва слышным, но все же различимым, и на Грегори накатило почти непреодолимое желание подглядеть. Один только быстрый взгляд украдкой поверх края. Если ее глаза опущены, она даже и не заметит, так ведь?
Но разумеется, Грегори не мог поддаться искушению. «Ты – джентльмен», – упрекнула его совесть.
Черт бы побрал эту его проклятую совесть.
Спустя несколько мучительных секунд Пиппа подняла над одеялом скомканную полоску ткани.
– Бросай ее, – сказал он.
Комок с чавкающим звуком шлепнулся ему на сапог.
– Мне нужна сухая рубашка. – Ее слова пронизала паника. – И сюртук. Пожалуйста, поскорее.
Ох, в какую же кашу могут превратиться мужские мозги в присутствии полуголой женщины! Но она полуголая замерзшая леди, и обязанность Грегори – помочь ей.
– Тогда ты должна подержать этот край одеяла. – Он потряс левый угол.
Когда она взяла его, Грегори вытащил у себя из-за спины сухую рубашку и свободной рукой подал Пиппе поверх одеяла. Угол одеяла вновь сменил владельца, и она быстро облачилась в сухую рубашку.
Тот же маневр был проделан и с сюртуком. Прямо цирковой трюк какой-то. Грегори – лев, а Пиппа – слабая, беззащитная девушка.
– Лучше? – поинтересовался он, прислушиваясь к шороху и сопению – одеяло ходило ходуном от ее усилий.
– Лучше. – Наконец она потянула импровизированную ширму вниз.
В глазах и складке губ таилось легкое беспокойство, но в сухой рубашке и пиджаке Пиппа уже выглядела намного лучше: бодрой, здоровой, даже соблазнительной – как будто приняла холодный душ под водопадом, насухо вытерлась полотенцем и постояла перед огнем. Как же это невозможно очаровательно, что она выглядит так хорошо, когда сидит на сыром сиденье во все еще мокрых насквозь панталонах.
– Ох, как здорово снова почувствовать свою верхнюю половину в тепле, – проговорила она, но при этом зубы ее стучали как молоточки.
Грегори спрятал свою озабоченность за твердым взглядом.
– Давай сделаем то же самое и с нижней половиной. Я сниму с тебя сапоги.
– Я могу сама.
– Позволь мне, – сказал Грегори. – А пока я буду их стаскивать, почему бы тебе не укутаться в плед?
