– И много отыскали?
– Я их не ищу, – ответил я.
– Сами вас ищут?
Я пожал плечами.
– Иногда находят.
– И…
– Не избегаю, – ответил я тверже. – Сразу хочу ответить, что никого не убил, не ограбил, не изнасиловал, как вы явно ждете. С вашего позволения, я пойду спать, несравненная принцесса. Надеюсь, завтра утром ярл Элькреф сумеет составить ответ.
Ее лицо передернулось, никто не смеет разговаривать вот так, когда оказывают высокую честь общения с высокорожденными, но совладала с собой и проговорила ледяным голосом:
– С вашей стороны было очень неосмотрительно вступиться за ту женщину.
– Какую?.. Ах да, ну и мелочный вы человек… в смысле, помните такие мелочи. Почему неосмотрительно?
– Вы побили челядь, – обронила она еще холоднее, заметив, но не акцентируя не совсем честный намек на мелочность. – Ведь если бы со стен спустились воины…
Я учтиво поклонился.
– Можете пригласить. Обещаю, ваш сладкий сон будет испорчен.
– Что вы имеете в виду?
– Умение красиво махать мечами здесь, во дворе, – ответил я, – это не то, что в кровавых битвах с сен-марийскими рыцарями. А я могу перестать себя сдерживать.
Она помолчала, взгляд стал серьезным.
– Да, в вас чувствуется эта отвратительная жажда не только бить, но и… убивать.
– Путь воина, – возразил я гордо. – Убивать нужно с первого удара. Второго может не быть.
– Все кочевники – дикари, – сказала она с отвращением. – Вы все полуголые, это отвратительно, и не расстаетесь с оружием.
Я возразил миролюбиво:
– Цивилизованного человека раздеть хотя бы до пояса и дать в руки меч – тоже станет дикарем. Не только с виду.
Она воскликнула с возмущением:
– Ни за что!
– Уверены?
– Элькреф, – произнесла она твердым голосом, – никогда не выйдет на улицу с обнаженным торсом. И не возьмет в руки оружие!
– Да-да, – согласился я, – он художник, я уже знаю. Но художники могут рисовать только в случае, если кто-то держит по мечу в руках. За себя и за того парня. Который художник.
Она помолчала, лицо оставалось неподвижным, потом тряхнула головой.
– Впрочем, это ваши обычаи… Я в них не вмешиваюсь. А вы не должны вмешиваться в наши!
Я изумился.
– Я? Вмешивался?
Она произнесла надменно:
– И все-таки… та женщина виновата. Вы зря за нее вступились. Во-первых, она негодная прачка. Во-вторых, это наши обычаи.
– Настоящий мужчина защитит даже простую прачку, – с достоинством сообщил я, – если она молода и красива.
Она поморщилась.
– Как избирательно!.. А не молодые и не красивые лишены вашей благородной защиты?
Я вздохнул.
– Нет. Их защищаем тоже. Уже по долгу.
– А молодых и красивых? – допытывалась она.
– Их и по долгу тоже, – отрезал я. – Но красивых всегда защищают охотнее. Искреннее! Но я в любом случае, когда вижу обижаемую женщину, забываю все басни о равноправии полов!..
Она вскинула брови.
– О равноправии… чего-чего?
Я отмахнулся, напоминая себе, что не стоит заводиться. Женщины с таким лицом обладают и сильным характером. А это значит, им хрен что вдолбишь.
– Не важно, – сказал я почти мягко. – В нашем племени женщины добились равных прав с мужчинами. Тоже ездят в седле, стреляют из луков и даже орудуют мечами. А также имеют право обсуждать воинские вопросы наравне с мужчинами. Но все равно знаем, что они слабее, и потому защищаем… даже если и обижаются.
Она рассматривала меня очень внимательно, словно пыталась отделить правду в моих словах от красивой брехни.
– Странно, – произнесла она. – Я бы не обижалась. Хотя… нет, не знаю.
Я смотрел на нее и раздумывал, почему принцессы почти всегда красивее простолюдинок, это же несправедливо… хотя и объяснимо: на вершину власти пробиваются самые жизнеспособные, сильные, неутомимые, умеющие еще и очаровать умением говорить, держаться, увлечь за собой массы.
У таких, понятно, и дети в родителей. Сыновья сильны и отважны, хотя обычно и красивы, но на это обращаем внимание мало, а дочери красивы. Это тоже понятно, уродину король не возьмет в жены.
И потому когда появляется эта Элеонора Гордая, ее подруги тускнеют, как луна и звезды перед восходящим солнцем.
Она обратила внимание, что я смотрю на нее так, как и положено смотреть на женщину: с восторгом, мол, ты самая красивая на свете, хотя я чувствовал, что притворяться не приходится.
– Что-то не так? – поинтересовалась она.
Я покачал головой, не отрывая от нее взора.
– Нет-нет, все так. Просто я на миг подумал, что делает в этом болоте такая сильная и красивая женщина, как вы. У вас есть характер! И красота настоящая, а не сю-сю, ням-ням, паря-патя. Такой красоты достойны только настоящие мужчины. Только они способны ее оценить… Но есть ли такие в вашем королевстве?
Она нахмурилась, польщенная и обиженная одновременно.
– Наше королевство, – сообщила она сильным и красивым голосом, в котором много от рычания львицы и совсем нет милого чириканья, чего всегда ждем от женщин, – самое крупное в Гандерсгейме… Или одно из самых крупных. Так что ни одна женщина здесь мужским вниманием не обижена.
Я кивнул, принимая, пусть так, сказал медленно, круто меняя тему:
– Я сюда ехал мимо дивной такой красивой горы с отвесными стенами, словно их отрезал тесаком неведомый бог. Это совсем недалеко от городских стен…Что-то я о ней слышал… но не вспомню.
Она нахмурилась, это выглядит впечатляюще, лицо сразу стало злым и жестоким, а в темных как ночь глазах заблистали грозные молнии. Голос стал сухим и с металлическим оттенком:
– Башня мага.
– Догадываюсь, – сказал я. – Что-то все они, как вороны, выбирают деревья повыше.
Жестокая улыбка промелькнула на губах и тут же пропала.
– Не любите магов?
– Кто их любит? – спросил я.
Она пожала плечами.
– Большинству безразличны. Я тоже не обращала внимания на их существование, пока…
Ее лицо стало еще злее, белые зубы хищно блеснули, прикусив губу. В темных, как лесные озера, глазах появилось нехорошее выражение.
– Чем-то задели? – спросил я сочувствующе.
Она процедила сквозь зубы:
– Этот маг отобрал у меня Камень Рортега!
– Волшебный?
