В их руках заблестели ножи, глаза выпучены, поднялся крик:
– Смерть узурпатору!
– Убить врага!
– Бей!
Я крутнулся, смертельно жалея, что во дворце не ношу меча, ударил кулаком, но тут же бок ожгло резкой болью. Я вертелся, как вьюн, бил во все стороны, дважды услышал хруст ломаемых костей, выдернул из одной руки нож и сам начал бить как можно быстрее.
Со всех сторон нарастал крик, шум. Затопали тяжелые сапоги, в зал ворвались гвардейцы.
Я прокричал:
– Брать живыми!..
Передо мной оставались только двое, молодые и с отчаянными глазами. Оба дышат так же тяжело, как я, гвардейцы набежали и успели схватить одного, второму я дал под дых рукоятью с такой силой, что он согнулся и не мог вздохнуть.
Им скрутили руки, примчался барон Торрекс, начальник охраны дворца, бледный и трепещущий, проговорил с болью в голосе:
– Простите, ваша светлость… Но я же настаивал, чтобы ограничить доступ во дворец!
– Придется, – буркнул я.
Он, видя, что я не велю его сразу на плаху, с облегчением перевел дух.
– Но, ваша светлость… их было пять человек!..
– И что?
Он кивнул на гвардейцев, те грубо переворачивали распростертых в крови остальных троих.
– Один точно не выживет… двое… посмотрим. Вы их всех изрезали так, что и одежда сваливается.
– Хороший нож попался, – сказал я сварливо. – Ладно, разбирайтесь! Меня ждут.
– Вас ранили!
– Мои лекари посмотрят, – пообещал я.
– Надеюсь, армландские?
– Конечно, сэр Торрекс, конечно.
Глава 12
С моим обостренным слухом я уловил, как Куно Крумпфельф проговорил деревянным голосом, словно повторял заученный урок:
– Как он терпит… вы видели его рану?
Барон Альбрехт поддержал в той же интонации:
– Ужасно! Гниющее мясо, где вот так сразу появились черви… Даже странно, обычно они на третий-четвертый день, а тут уже сегодня… Вот так заживо гнить, перенося такие ужасные, просто жуткие мучения? Я бы лучше бросился на меч.
– И я бы, – согласился Арчибальд гордо.
Только сэр Растер прорычал гневно:
– С ума посходили? Господь не одобряет самоубийство.
– Запрещает, – уточнил Арчибальд.
Барон Альбрехт возразил:
– Нет, я беседовал с отцом Дитрихом, он сказал, что самоубийство – грех, даже смертный грех. Но в особых случаях человек имеет право лишить себя жизни.
– В каких? – полюбопытствовал Арчибальд.
Барон пробормотал с осторожностью:
– Отец Дитрих объяснял сложно, хотя старался для меня упростить. Я понял только, что честь даже для церкви дороже жизни. Ведь выходили же первые христиане на арену Колизея, чтобы их растерзали львы? Хотя можно было просто отречься от Христа и жить, как прочие язычники!
– Да, – сказал сэр Растер с облегчением. – Это хорошо, что можно.
– Верно, – сказал и Палант. – Что жизнь без чести?
– Честь – это все, – подтвердил барон Альбрехт со значением. – Для христианина честь даже больше, чем для язычника. У языческих богов чести не было.
Я неслышно отошел в сторону.
Вечером за одной панелью послышался тихий стук. Я сказал громко «Можно», тайная дверь приоткрылась, сэр Жерар пропустил мимо себя барона Альбрехта. Я кивнул, сэр Жерар поклонился и отступил за дверь.
Я сказал барону нетерпеливо:
– Докладывайте.
Он спросил взглядом разрешения сесть, расправил фалды сен-маринского кафтана, переходящего в дублет, опустился осторожно, словно на гнездо с перепелиными яйцами.
– Как вы и предположили, – сказал он тихо, – все сразу зашевелились. Пока явных признаков действия нет, сейчас период бурных консультаций. Все спешно прикидывают, что случится, как только яд сведет вас в могилу.
– А уверены все?
Он кивнул.
– Вы очень хорошо сыграли, сэр Ричард. Если лишитесь майордомства, можете подрабатывать в труппе бродячих актеров. Все уверены, что доживаете последние дни. И уже спешно высчитывают на пальцах, кто падет, кто усилится, к кому нужно быть поближе, а кого толкнуть…
Я поморщился.
– Это их игры. Что насчет более серьезного выступления? Кто-то намерен возглавить священную войну против поработителей и угнетателей?
Он спросил озадаченно:
– Против кого?
– Против нас, – пояснил я нетерпеливо. – Барон, вы меня удивляете!.. То орел, что даже мух ловит, то просто… барон.
– Это вы, – огрызнулся он, – слишком распрыгались, как блоха какая! Майордом мог бы вести себя и посолиднее. Я за вашей ускакивальной мыслью не успеваю, я человек с весом, хоть и поменьше вас по габаритам. Думаю, через два-три дня начнут сколачивать союзы, тогда можно и накрыть…
– Если друг против друга, – сказал я, – пусть сколачивают. Если же кого-то выдвигают возглавить борьбу против коварных Темных Сил Зла… это мы, барон, не ахайте… меры надо быстрые и без всякой сентиментальности. Дабы из искры не возгорелось пламя.
– Да, – согласился он, – нам только пламени недостает. А дым уже идет.
Я сказал, морщась:
– Дорогой барон, хоть расшибитесь, но найдите компромат. Сволочи они, развратники, детей насиловали, от Кейдана рассчитывали… а то и получали горы золота?
Он вздохнул, в глазах сочувствие, развел руками.
– Увы…
– Что удалось собрать?
– Ничего, – ответил он. – Чисты, как рыба в горном ручье. Не богаты, но у них все есть, чтобы не ходить с протянутой рукой. Прекрасные ребята, а по молодости честны и преданы сюзерену больше, чем нужно. Это они вас, ваша светлость, не за блага какие-то, а… порыв души.
Я сказал желчно:
– Борцы за справедливость?
– Именно. Борьба с узурпатором.
Я поморщился.
– Сочувствую, но все равно ликвидировать их просто необходимо. Я не могу оставить таких вот в живых! Милосердие поощрит прочих дураков. Просто мерзавцев казнить было бы проще, кто спорит, а вот этих…
Он подумал, покачал головой.
– Может, их вывезти в мешках через Тоннель на ту сторону? Оттуда уже точно не вернутся. А здесь можно объявить, что удавили грязной веревкой в застенке. И что хрипели и брыкались в процессе удавливания. И глаза полопались…
Я вздохнул.
– Да, что-то придумать надо. А пока объявите, что идут приготовления к жестокой и мучительной казни. Чтобы их последователи присмирели.
