Она вложила меч в ножны, взгляд оставался таким же холодным.
– Знаю.
– Кто ты? – спросил я. – Все остальные такие обыкновенные, а вот ты просто чудо… Великолепная мускулатура… накачала больше на скорость, да? Хотя вот те мышцы скорее на удар… Копьем? А вот те – молот…
Она поправила холодно:
– Топор.
– Топор, – повторил я задумчиво, – да, топор. Здорово, когда такая прекрасная фигура… и… гм… достаточно открыта взглядам. Приятнее смотреть, чем на эти клумбы. Ничего интересного: цветы, бабочки, лягушки…
Она рассматривала меня все с тем же подозрением.
– А кто ты? – потребовала она резко. – Что-то не нравятся мне твои… взгляды. Хотя должны бы нравиться.
– А какие, – поинтересовался я, – должны быть?
Она скривила губы.
– Да любые, от отвращения до злобы. А так вижу что-то хитрое и скользкое…
Я покачал головой.
– Ничего подобного. Я в самом деле смотрю на тебя с удовольствием. Хотя сам к такой женщине и близко не подойду… ну, ты понимаешь, мужчины вообще-то трусоваты с такими независимыми, а я мужчина со всеми нашими доблестями, но тебя вот уважаю за самобытность. И что ты не такая, как все стадо. Как тебе это удается? И почему с мечами даже во дворце? У нас и то отобрали.
– Меня зовут Боудеррия, – сказала она кратко и все тем же резким голосом с оттенком металла, – я телохранитель принцессы Алонсии. Потому и с мечами.
Я вытаращил глаза.
– Телохранитель? Женщина?
Она скривила губы.
– И что? Мир должен рухнуть?
– Мир нет, – пробормотал я, – но небо… вдруг да рассыплется? Как это случилось? Я думал, это невозможно… здесь.
Она уловила подтекст и спросила быстро:
– А где-то возможно?
– Очень далеко, – пробормотал я. – Но как… здесь же не те нравы?
– Я исключение, – ответила она без охоты. – Однажды буря выбросила на берег пиратский корабль. Некоторые, правда, говорят, что корабль был совсем не пиратский, но сейчас это неважно. Почти все утонули, спаслись два матроса, а также я. Мне тогда было пять лет, но я, как сказали подобравшие нас, по силе и ловкости не уступала детям вдвое старше меня. Словом, меня сперва держали в одной семье и старались воспитывать вместе с их детьми, потом мной заинтересовался один из придворных, в конце концов я попала во двор самого короля. Здесь меня полюбила маленькая принцесса, я стала ее подругой, а когда ее однажды пытались похитить, я убила двух из нападавших, и меня приставили к ней уже телохранителем. Вот и все.
– Ага, – сказал я с облегчением, – мир еще не рухнул и не рухнулся. Ты просто чужая, потому и… Ладно, драться ты любишь, это видно.
Она нехорошо улыбнулась.
– Первых я убила, защищая принцессу, когда мне было четырнадцать. А ты?
Я пробормотал:
– Я человек мирный. Стараюсь вообще не вынимать меч из ножен.
Ее улыбка стала шире, как у волка, завидевшего добычу.
– Кто-то назвал бы тебя за такие слова трусом, но я знаю, что именно это и есть слова настоящего бойца. Другой бы стал бахвалиться. Не желаешь как-нибудь скрестить оружие?
– Зачем? – ответил я. – Говорю же, я человек мирный. Если хочешь напасть на меня и грубо изнасиловать, я по своей кротости даже сопротивляться не стану.
Она поморщилась.
– Размечтался!.. Просто мне интересно, как дерутся по ту сторону. Ты ведь гость оттуда?
– Быстро же разносятся новости, – сказал я.
– Очень быстро, – подтвердила она. – Ладно, любуйся цветочками, мне надо догонять принцессу.
Я проводил ее взглядом, она не пошла, а побежала легко, все-таки женщина, но без жеманности, как обычно, когда знают, что им вслед смотрят. Даже не повиляла задом, зараза. Впрочем, зад тугой и плотный даже с виду, как поспевший лесной орех, а ноги красивые, мускулистые, здоровые, обцелованные солнцем до цвета спелых желудей.
Глава 14
Еще по дороге от побережья к столице я обратил внимание, что нигде за всю дорогу не увидел церкви, а они заметны издали, ставят обычно на холмах, дабы крест на крыше был виден как можно дальше. У Жака на груди нет креста, как и у всех, кого встречали по дороге, а при такой жаре у каждого распахнута рубашка, а кое-кто и вовсе обнажен до пояса.
Вообще никто ни разу не упомянул Господа, не перекрестился, ни призвал Деву Марию, что для нас с Торкилстоном непривычно. Даже Ордоньес заметил, пусть в Черро тоже почти нет церквей, зато Тараскон – уже цивилизация, так без клятвы «Христос все видит!» даже не попытаются продать кусок гнилого сукна.
В холле нетерпеливо переминался с ноги на ногу плотненький жизнерадостный придворный с обманчиво простецким выражением лица, любитель поесть и выпить, это ясно читается по его фигуре и красному носу, и только иногда острый взгляд выдает, что он не только то, что видит каждый.
– Сэр Джон Ашворд, – представился он радостным голосом. – Его Величество любезно велел, чтобы я был в вашем полном распоряжении! Если изволите что-то осмотреть, узнать, увидеть – я к вашим услугам.
– Спасибо, – сказал я как можно более искренним и теплым голосом. Приставили соглядатая – понятно, но в некоторых случаях с ними даже удобнее. – Я как раз собрался пройтись по саду…
– …и вообще посмотреть, – подхватил он с улыбкой, – поглазеть, поспрашивать…
– А как же иначе, – согласился я с улыбкой такого же размера и тем же тоном. – Путешественнику надо увидеть побольше…
– …чтобы потом бахвалиться!
– Вы прекрасно понимаете меня, сэр, – восхитился я.
Он воскликнул:
– Я самое то для вас, сэр! Я знаю все новости и, что для всех самое интересное, все сплетни!
– Сплетни – это да, – сказал я. – Их важность недооценивают, когда они стареют – становятся мифами, а потом их изучают мифологи. И вообще, разве история не состоит из сплетен? Мы вообще-то счастливы, а вот Адаму и Еве сплетничать было не о ком…
Он расхохотался.
– Надо будет запомнить! Никто же никогда не сплетничает о тайных достоинствах других людей? Я ничего не имею против сплетен, хотя бы и злостных. Сплетня делает людей гораздо интереснее, чем они есть, не так ли?
– Совершенно с вами согласен, сэр, – сказал я.
Деревья стоят высоко, яркое небо как над ущельем, деревья не шелохнут и листком. Я спустился с крыльца, чувствуя всей кожей сухой и горячий воздух.
Сэр Ашворд сбежал следом резво, живой и улыбчивый колобок, показал рукой в сторону.
– Через две аллеи королевские конюшни… Не изволите осмотреть?
– Не изволю, – ответил я. – Мне бы что-нибудь такое, чего у нас нет либо мало… У вас церкви есть?
