Сегодня ученые, специализирующиеся на теории принятия решений, увы, идут лишь в одну сторону – от теории к практике. Как правило, такие ученые набрасываются на самые сложные и самые отвлеченные проблемы и говорят, что они «двигают науку вперед». Вот вам история о профессоре Триффате (я изменил имя, потому что рассказ может оказаться апокрифическим; по своему опыту могу сказать, что эта ситуация весьма типична). Профессор Триффат – научное светило, один из наиболее часто цитируемых специалистов в области принятия решений. Он написал главный учебник и помог разработать какую-то великую и бесполезную штуку под названием «рациональное принятие решений», которая под завязку набита грандиозными и бесполезными аксиомами-шмаксиомами, а также грандиозными и еще более бесполезными вероятностями-шмероятностями. Триффат, преподававший тогда в Колумбийском университете, все никак не мог решить, переходить ему в Гарвард или нет, – многие из тех, кто рассуждает о риске, за всю жизнь не принимают ни одного решения рискованнее этого. Коллега предложил Триффату применить его собственные Весьма Уважаемые, Высокочтимые и Не Раз Награжденные ученые методы с учетом чего-то вроде «максимальной ожидаемой полезности», потому что – добавил коллега – «вы всегда об этом писали». На что Триффат раздраженно отозвался: «Хватит вам! Это серьезно!»
И напротив, Сенека – это на самом деле «очень серьезно». Однажды он пережил кораблекрушение, в котором погибли его родственники; в письмах он давал советы друзьям, имевшие большую или меньшую практическую значимость. Когда Сенека накладывал на себя руки, он очень точно и достойно следовал принципам, которые проповедовал в своих сочинениях. И если гарвардского экономиста читают только те, кто пишет научные статьи, а их в свою очередь читают только те, кто пишет другие статьи, и все их труды (я надеюсь) поглотит безжалостный детектор чуши под названием «история», Луция Аннея, известного как Сенека Младший, читали и читают через две тысячи лет после его смерти.
Давайте к нему прислушаемся.
Терять как можно меньше
Начнем со следующего противоречия. Мы представили Сенеку как богатейшего жителя Римской империи. Его состояние оценивалось в 300 миллионов динариев (чтобы стало понятно, много это или мало: в тот же период Иуде заплатили тридцать динариев, эквивалент месячной зарплаты, за то, что он предал Иисуса). Надо признать: рассуждения о том, как плохо быть богатым, не слишком убедительны, если они исходят от человека, который пишет письма за одним из сотен своих столов (с ножками из слоновой кости).
Комментаторы традиционно понимают стоицизм как некое безразличие к судьбе – среди прочих концепций гармонии с космосом, которые я опущу. Стоики последовательно принижали значение земных благ. Когда Зенон Китийский, основатель стоической школы, пережил кораблекрушение (в античных текстах кораблекрушения упоминаются часто), он заявил, что ему крупно повезло, ибо он освободился от имущества и может теперь заняться философией. Ключевая фраза, которую Сенека повторяет после описания той или иной катастрофы: nihil perditi, «я ничего не потерял». Благодаря стоицизму вы радушно относитесь к переменам в виде бедствий. Кроме того, стоики презирали роскошь: о приятеле, который жил на широкую ногу, Сенека написал: «Он в долгах, у кого бы ни занимал – у другого человека или у своего богатства»
[49]
.
Стоицизм, если посмотреть на него под этим углом, превращается в чистую неуязвимость: обретение иммунитета от любых внешних обстоятельств, хороших или плохих, когда судьба над тобой уже не властна, – это неуязвимость и есть. Случайные события никак нас не затрагивают (мы слишком сильны, чтобы терять, и не корыстолюбивы, чтобы наслаждаться плюсами жизни), так что мы остаемся в средней колонке Триады.
Если читать самого Сенеку, а не его комментаторов, окажется, что он говорил нечто другое. Стоицизм по Сенеке – это антихрупкость в отношении судьбы. От Госпожи Фортуны – никаких перемен к худшему, одни только перемены к лучшему.
Да, Сенека сочинял свои труды с философской целью, пытаясь сохранить верность стоической традиции, как она описана выше: стоицизм не предполагал никаких выгод и прибылей, и на бумаге речь шла не об антихрупкости, а об ощущении контроля над судьбой и уменьшении психологической хрупкости. Но кое-что комментаторы упустили. Если богатство – это столь тяжкое и совершенно ненужное бремя, зачем им обладать? Почему Сенека от него не избавился?
В главе 2 я писал о психологах, игнорирующих посттравматический рост, но обращающих внимание на посттравматический ущерб; точно так же интеллектуалы в упор не видят антихрупкость – для них все заканчивается неуязвимостью. Не знаю почему, но антихрупкость им не нравится. Они стараются не думать о том, что Сенека ждал от судьбы перемен к лучшему – и что ничего плохого в этом нет.
Но сначала давайте посмотрим, как великий мудрец проповедует смягчение воздействия перемен к худшему, стандартную идею стоиков – неуязвимость, защиту от вредных эмоций, выход из первой колонки Триады и т. д. Второй шаг: мы покажем, что на самом деле Сенека говорит об антихрупкости. И третий шаг: в главах 18 и 19 мы обобщим уловку Сенеки и выведем общий метод распознавания антихрупкости.
Стоицизм: как контролировать эмоции
Успех ведет к асимметрии: теперь вы можете потерять больше, чем обрести. Следовательно, вы хрупки. Вернемся к истории о дамокловом мече. Ничего хорошего нам не светит, зато плохих новостей будет вдоволь. Когда вы богатеете, боль от мысли об утрате состояния сильнее, чем радость от прибавления богатства, так что вы живете в перманентном эмоциональном стрессе. Богач попадает в плен вещей: имущество контролирует его жизнь, заставляет по ночам страдать от бессонницы, увеличивает концентрацию гормонов стресса, лишает чувства юмора; иногда богача поражают диковинные недуги, скажем, у него начинают расти волосы на кончике носа. Сенека понял, что благосостояние заставляет нас тревожиться о переменах к худшему и превращается в наказание, так как мы впадаем в зависимость от собственности. И более того: зависимость от обстоятельств – а точнее, от эмоций, которые появляются при тех или иных обстоятельствах, – порождает своего рода рабство.
Эта асимметрия между последствиями от счастья и несчастья, выгоды и ущерба, была хорошо знакома древним; схожую мысль я обнаружил у Ливия: «Люди к благу менее чувствительны, чем к беде»
[50]
(segnius homines bona quam mala sentiunt), – писал он за полпоколения до Сенеки. Древние – в основном благодаря Сенеке – на голову обгоняли современных психологов и теоретиков принятия решений вроде Триффата, которые навыдумывали теорий вокруг понятия «неприятие риска (или потери)». Древние выходят за пределы вульгарной трактовки и остаются более глубокими и более практичными мыслителями.
Я могу сказать о том же самом и в терминах нового времени. Представьте ситуацию, когда вы можете многое потерять, но мало приобрести. Если дополнительное богатство, скажем, тысяча финикийских шекелей, особо вас не обогатит, но из-за потери такой же суммы вы сильно расстроитесь, вы – жертва асимметрии. И это скверная асимметрия: вы хрупки.
