Она улыбалась жестоко, во всем облике такая ненависть, злоба, похоть, что я содрогнулся, будто вишу на одной руке над пропастью.
Иллариана попятилась, взяла меня за руку. Оцепенение начало покидать мое тело.
– Уходим, – сказал я тихо. – Это уже не сестра тебе.
Она вскрикнула жалобно:
– Сестра!
Темная Фея искривила рот в жестокой гримасе.
– Смертный прав. Я ощутила сладость власти, сладость темных сил, я порвала с нашим племенем жалких мечтателей. Меня зовут Темной Феей, потому что я, да – Темная!.. И силы мои темные, настоящие, разрушительные, сладостные… Уходите! Уходите оба. Иначе я уничтожу вас обоих… Уходите, пока я вас щажу.
Я буркнул:
– Ага, расплачусь от счастья.
Ее лицо вздрагивало и кривилось, руки дергались, злая улыбка превратилась в чудовищную гримасу, а в уголке рта показалась пена.
Я ухватил Иллариану за руку, сжал крепко и потащил прочь. Иллариана жалобно плакала, а вдогонку звучал крепнущий хохот Темной Феи.
Когда мы были уже на середине лестницы, далеко наверху взметнулось черное пламя, раздался грохот.
Иллариана пыталась остановиться, упиралась, я безжалостно тащил из башни.
Она вскрикнула потерянно:
– Ей там плохо!
– Она счастлива, – возразил я. – Думаешь, хорошо только хорошим людям?.. Злодеи еще как бывают счастливы!
Граф Гатер, Стерлинг и барон Уроншид ахнули в один голос, когда дверь распахнулась и мы с Илларианой выбежали в солнечный мир. Волосы Илларианы рассыпались и крупнолоконно вьются следом за нею роскошными волнами. Она и мне показалась настолько прекрасной, что когда обалдевший барон, сам не зная, что делает, преклонил колено, я даже не удивился.
Граф Гатер едва-едва выдавил:
– Вы сказали… что скоро вернетесь…
– Но не сказали, – добавил граф Стерлинг, – что не одни…
Гатер сказал с мукой:
– Это же сэр Ричард!.. Почему я послушался и не пошел с ним?.. Я же солиднее и вообще…
Барон спросил с восторгом, глядя на Иллариану снизу вверх, как на Пречистую Деву:
– Это и есть… фея?
– Да, – ответил я, взглянул на Иллариану и поправил себя: – Только не та, а ее сестра. Младшая.
– Младшая всегда красивее, – сказал граф Стерлинг с видом знатока-лошадника.
Гатер сказал ему, не отрывая восхищенного взгляда от опечаленной и смутившейся Илларианы:
– Юноша совсем не разбирается в женщинах.
– А кто в них разбирается, – ответил тот.
– Но это же светлая фея!
– Да все они… гм… до поры до времени.
Бобик ринулся навстречу, вместе вернулись к Зайчику. Тот раздувал тревожно ноздри, бил в землю копытом и потряхивал гривой.
Я забросил Иллариану в седло, рыцари завороженно смотрят не на меня, а на женщину.
– Возвращаемся! – прокричал я. – И быстро.
Стерлинг сказал бодро:
– А мы тут только начали по праву победителей…
– Кто не успел, – сказал я, – тот опе… опоздал. Темная Фея может выглянуть в окно! Вдруг не понравится, что увидит?
Рыцари посерьезнели, метнулись к коням. Связанная предводительница охраны осталась посреди двора обнаженная и распятая на земле. Она свирепо сверкала глазами нам вдогонку, но рот умело заткнут кляпом, руки и ноги привязаны к вбитым в землю колышкам.
Граф Стерлинг лихо вскочил на коня и крикнул:
– Не скучай, красавица! Родится мальчик – назови Вестготом.
Граф Гатер, торопясь, уже погнал своих подальше от красного, словно раскаленное в огне железо, замка. Иллариана вздрагивала за моей спиной, прижималась, спросила невпопад, хотя я видел, что ее мысли заняты другим:
– Почему Вестготом?
– Чтоб никому не было обидно, – пояснил я. – Иллариана, как ты решилась?
Она вздрогнула, ее тонкие руки обхватили меня, она прошептала на ухо в полном отчаянии:
– Я просто сошла с ума…
– Я тоже, – признался я. – Тебя не было, я почти свихнулся. Чем бы себя ни занимал – ты всегда перед глазами. А ночами я тебе доказывал, что я все-таки не то чудовище, которое ты во мне видишь.
Зеленая долина неслась навстречу и бросалась под копыта, исчезая сзади, а впереди уже небольшой лес, справа ровная пустая котловина, словно оттиск исполинского котла, слева далекий неровный вал гор, а дорога даже не виляет, в страхе мчится по прямой, только бы поскорее выметнуться из этого заколдованного места…
Я остановился, пропуская мимо наш рыцарский отряд, за которым двигаются тяжеловооруженные всадники. Доспехи у этих попроще, а вместо длинных копий длинные мечи грубой ковки, увесистые топоры, молоты, шестоперы.
На металле пурпурный отблеск жаркого южного заката, лица суровые, глаза смотрят вперед, никто не ропщет, что в такую жару приходится нести на плечах тяжесть стальных доспехов. Едут гордо, с достоинством, по посадке не отличишь от лордов. Это элита любого войска, в которой куется пополнение рыцарству, когда не по родовитости, а за подвиги и воинскую доблесть.
Кстати, надо будет подумать о системе наград, эти люди были уверены, что идут за мной за смерть. Такая верность должна поощряться и материально…
Я подал знак одному, он с готовностью придержал коня и отодвинулся вместе с ним в сторону.
– Тебя как зовут?
– Джон, ваша светлость. Просто Джон.
– Слушай меня, просто Джон. Вы уже заслужили награды. Скажешь всем своим, что в Гандерсгейме вас ждут земли и титулы. Пусть не думают, что все будет поделено только между знатными лордами!
Его глаза вспыхнули, до чего же люблю этих откровенных людей, у которых все на лицах всегда написано крупными и, главное, печатными буквами.
– Ваша светлость!
– Так и скажи, – проговорил я державно. – У нас впереди еще долгая дорога на пути чести и славы.
Он уловил мой милостивый кивок и пустил коня вскачь, догоняя своих. Я сделал вид, что осматриваюсь, хотя что тут осматриваться, но не показывать же всем, что останавливался ради разговора с простым воином, потом галопом пронесся вдоль растянувшейся колонны и догнал едущих впереди графа Гатера и барона Уроншида.
– Мы вроде бы возвращаемся другой дорогой?
– Ничуть, – заверил граф Гатер. – Просто срезали небольшой угол. Там река в это время года почти пересыхает, пройдем пусть не посуху, но стремена не замочим.
– Хорошо, – одобрил я. – Ночевать все равно придется под открытым небом.
Он всмотрелся, вытянул вперед руку.
– Не думаю. Видите?
