Ее глаза широко распахнулись, но пара слез все же сорвались, прорвав запруду, и побежали по впалым щекам, оставляя блестящие мокрые дорожки.
– Это… шутка?
– Я мог бы попытаться, – сказал я, – но мне надо доверие пациента. Желательно, полное.
Она сказала с мольбой:
– Сэр Ричард! Делайте со мной, что хотите!.. Только сделайте этот ужасный шрам хотя бы не таким заметным!
Я опустил ладонь на ее правую грудь, другой взялся за левую, на беспомощный взгляд Боудеррии ответил молча, что для полноты ощущений и сравнения необходим здоровый образец. По ее щекам начал расползаться несвойственный ей жаркий румянец, веки вздрогнули и опустились.
В моих пальцах тоже странное жжение, а в теле пошла вверх-вниз горячая кровь, ну да, это же лечение так действует, а ты что подумал, ну и что, если обычно не так, а в этот раз именно так…
Никогда не думал, что мои пальцы и ладони такие чувствительные, смотрю в ее почему-то смущенное лицо, а сам чувствую каждый нюанс и каждое движение кожи, буквально вижу, как толстые грубые рубцы медленно опускаются под плотно прижимающей их ладонью, медленно растворяются, исчезают, рассасываются…
Наконец рубцы перестали ощущаться ладонями, но я держал эти трепетные чаши, закрепляя результат, чтобы не было отката, отдачи, пусть иммунитет закрепится, да и чтоб воспалений не было, мало ли какие бактерии попали в кровь с арбалетной стрелой…
Боудеррия прошептала, не поднимая век:
– Не получилось?
– Да как тебе сказать, – сказал я медленно и неохотно убрал ладони. Разогретые моим жаром ее груди колыхнулись и замерли в ожидании, глядя вверх острыми красными сосками, затвердевшими, как речная галька. – Посмотри, не бойся. Я же смотрю… и тебе можно.
Она открывала глаза медленно, со страхом, но когда взгляд скользнул на грудь, непонимание длилось одно мгновение, затем лицо осветилось такой чистой радостью, словно у ребенка, что вместо порки получил конфетку.
– Даже шрама… нет?
– Как видишь, – сказал я гордо. – Кожа чистая, нежная, белая, не видавшая солнца. Ни шрама, ни царапин, ни следов зубов.
Она с минуту смотрела все еще ошалело, потом приподнялась, огляделась.
– Где мои доспехи? Сэр Ричард, отвернитесь!..
Я сказал в благородном возмущении:
– Боудеррия, я же сейчас лекарь, а кто нас стесняется?.. Перед лекарями вообще раздеваются донага…
– Ага, щас, – сказала она мстительно.
Я отвернулся, слушал, как собирает верхнюю часть кожаных доспехов и торопливо соединяет ремешками. Когда разрешила повернуться, левая половинка кожаного панциря сидит, как влитая, но правая, и без того пробитая стальной арбалетной стрелой, оттопыривается, потеряв ремешки. Сверху хорошо видна чистая белая грудь, не целованная солнцем, нежная, как у ребенка.
– Ну вот, – сказал я с энтузиазмом. – Лучше придумать трудно! Хорошо сидит.
Она посмотрела с подозрением на лице.
– Да?
– Точно, – с жаром подтвердил я. – Еще бы и вторую так же… В смысле, оттопырить.
Она наморщила нос.
– Сэр Ричард, вы же отныне герцог!
– Прости, – сказал я, – герцог – да, должен. И обязан. А еще ему надлежит. Ладно, продолжу герцоговинить. Ты все-таки вперед не лезь!
– Не хочется напоминать, – заявила она ядовито, – если бы не полезла, вашу светлость уже вороны бы клевали! Или местные жуки.
– Это еще бабка надвое сказала, – заявил я. – Может быть, пауки. А теперь вот ты клюешь. Живот не болит?
Она потрогала в том месте, куда стальной клинок проник на ширину ладони.
– Нет. Спасибо, сэр Ричард! Надеюсь, за это умение вас не слишком сильно будут тыкать вилами в аду. Чем-то очень уж вы угодили дьяволу, раз наделил вас таким даром.
Я кивнул, взял меч на изготовку и пошел крадучись, Тиларет Стойкий должен быть уже близко, чувствую.
Боудеррия двигалась сзади, легкая, как моя тень, но я видел по отражению в стене, как свободной рукой то и дело проверяет, в самом ли деле ни одного шрамика, не иллюзия ли…
Выступ каменной стены уплыл в сторону, за нею открылось пустое пространство, массивный стол, а на нем золотой поднос с кристаллом, размером с бычью голову. Шагах в трех под стеной пылится большое зеркало на трех ножках.
Боудеррия при виде кристалла ахнула, глаза засветились, как у кошки в темноте, увидевшей толстую жирную рыбу.
– Какое… чудо… Это алмаз? И сколько он может стоить?
– Драгоценность камня, – буркнул я, – зависит от массы заблуждений.
– Заблуждений?
– Не надо вводить в меня заблуждение, – посоветовал я. – И себя тоже. Заблуждения тоже следует менять.
Она прошептала зачарованно:
– Только не такие…
– Так ты, – сказал я с изумлением, – оказывается, женщина?
Она фыркнула, не отрывая взгляда от кристалла:
– А вы что думали?
– Большие сиськи еще не делают женщиной, – сказал я резонно. – Вообще не делают, если уж честно. Ладно, бери кристалл, поместишь в свою корону. Или в ожерелье на шее…
– И вы меня с ним толкнете в воду?
– Не обязательно в воду…
Я огляделся, придвинул золотой поднос с кристаллом на другой конец стола, подошел к зеркалу, смахнул пыль и паутину с поверхности. Боудеррия в недоумении смотрела, как я подвигал его, повернул, наконец в нем блеснуло солнце.
Яркий прямой луч ударил сквозь темную, так показалось, пещеру и вонзился в кристалл. Сверкающая радуга, немыслимо радостная и чистая, как в тот первый день, когда ее увидели люди, сойдя на берег с ковчега, рассыпала ликующий свет в пещере.
Боудеррия охнула. Я задержал дыхание и медленно-медленно поворачивал кристалл. Краски смещались, первыми ушли фиолетовые, синие и голубые, стали блекнуть зеленые, зато спектр желтый и оранжевый расширился, заиграл оттенками.
На стене появились тени, странные и размытые. Я терпеливо поворачивал кристалл, двигал по столу взад-вперед, наконец изображения стали четче и непонятнее. Те, нечеткие, можно было как-то трактовать, но вот эти… не лезут, никуда не лезут.
Боудеррия что-то горячечно говорила за моей спиной, я с таким напряжением всматривался, что в черепе начало потрескивать, словно распухающие мозги взламывают черепную коробку.
Похоже, кристалл хранит в себе некую информацию. Однако ощущение такое, что неведомые предки использовали для передачи, как и для приема, не только зрение и слух, как мы привыкли. Скорее всего, судя по странным провалам, он обращается и напрямую к мозгу, однако даже у меня нет тех чувств или устройств, что принимали бы то, что передает это устройство.
