– Она как… в своем наряде?
Он покачал головой.
– Здесь не королевский дворец.
Взгляд его говорил, что больше мне здесь делать нечего. Я покосился на его рыцарей, что остались у костров, но чутко прислушиваются, улыбнулся примирительно и, вскочив в седло, поднял руку.
– Успеха вам, сэр Вильярд!
– Спасибо, ваша светлость.
Я галопом вернулся к отряду, сэр Норберт встретил меня с непроницаемым лицом, но все же обронил негромко:
– Сложные отношения… остались?
– Практически нет, – ответил я. – Уже нет.
Он осведомился:
– Натянутость из-за женщины?
Я насторожился.
– Почему именно?
– А из-за чего еще, – спросил он, – если девять из десяти стычек именно из-за них? Да и возраст у вас обоих… подходящий.
Он говорил негромко, понимающе, не как с лордом, а как старший по возрасту, повидавший всякое и желающий предостеречь от тех неприятностей, что в свое время… да…
Мое горло на миг перехватили незримые пальцы. Я с трудом передохнул, покачал головой.
– Некоторым приходится взрослеть раньше. Нам с Вильярдом выпало именно такое… счастье.
Он кивнул, в глазах оставалось сдержанное сочувствие.
– Насчет Вильярда не уверен, но вам, да, пришлось, чувствую. И еще придется.
– Сплюньте, – попросил я. – И так душа едва не выпорхнула.
На границе нашего лагеря часовые бодро стукнули концами копий в землю. Норберт остановил коня, лицо чуточку виноватое.
– Ваша светлость, – произнес он, – здесь вас вынужден оставить…
– Скачите, – ответил я, – у вас дел больше, чем у меня.
– Это вряд ли, – ответил он, – но за оценку спасибо!
С ним отправились почти все из его группы, но двое проводили меня до самого шатра, Ришар велел разбить его рядом со своим, только мой вроде бы крупнее и выше, для этого то ли земли подсыпали, то ли вместо боковых жердей вкопали целые деревья.
Передав меня с рук в руки охране, норбертовцы развернули коней и галопом унеслись вслед за своим командиром.
Внутри шатра никакой роскоши, Ришар знает мои вкусы, зато широкий стол, на нем большая карта, вокруг стола и даже под стенами множество крепко сколоченных кресел и две лавки, узкое ложе с цветистым покрывалом. Еще добавочный стол, на котором в готовности около дюжины кубков и чаш, а под ним три пузатых кувшина.
– Неплохо, – пробормотал я. – Быстро здесь… Что-что, а воинское ремесло в нашей жизни налажено лучше всего.
Полог откинулся, появилась голова оруженосца.
– Ваша светлость, – взмолился он, – мы не расслышали!
– А вы не подслушивайте, – сказал я назидательно. – Это нехорошо! Марш от шатра, морды. Когда понадобитесь, я так гаркну, что мертвый проснется!
– Ваша светлость, – пробормотал он, исчез, я услышал по ту сторону быстро удаляющиеся шаги.
Древние говаривали, что трудно прокормить одного бездеятельного человека, еще труднее прокормить целое семейство, но труднее всего содержать войско, проводящее время в праздности. А еще если в ближайшие дни вся эта огромная масса вооруженных людей не столкнется с сильным противником, начнутся стычки особо спесивых друг с другом, с конкурирующими отрядами, начнется выяснение, кто круче: армландцы, сен-маринцы, брабандцы, ундерлендцы, вестготцы или даже отдельные группы внутри отрядов…
Еще надо помнить, что в обозе вместе с войском двигается немалое число священников и магов, последних я переквалифицировал в механиков. И хотя те и другие, во избежание, делают вид, что не замечают друг друга, но я все-таки велел держать их на разных концах обоза. Правда, с началом боевых действий священники будут стремиться перебраться в передние отряды, все обучены врачевать, кто молитвой, а кто всего лишь травами и мазями.
Я взял лук Арианта, любовно протер, хотя он никогда не собирает пыли, но, думаю, и луку приятно, когда его гладят и чешут. Не забыть и про такой пропагандистский жест, часто воспеваемый бардами: прямо на поле боя кого-то из простых воинов возвести в рыцари, об этом заговорят, многих подстегнет…
Полог откинулся, в шатер просунулась голова начальника стражи.
– Ваша светлость, к вам… гость. Гостья.
Я сказал рассеянно:
– Пропусти.
Он исчез, а через пару секунд в шатер вошла сверкающая статуя из блестящего металла, высокая, широкая в плечах и узкая в поясе, только шлем с перьями красиво покоится на сгибе руки. На меня без всякого выражения взглянули холодные светло-голубые, почти серые глаза, нос высокомерно вздернут, губы плотно сжаты, волосы туго убраны в пучок на затылке.
– Ваша светлость, – произнесла она так, словно заговорила усыпанная снегом гора, – я прослышала о вашем беспокойстве. Дескать, могу опозорить ваше мужское войско непотребным здесь женским обликом…
Я шагнул вперед, но обнять не решился, вдруг да в морду даст, сказал с искренним покаянием:
– Боудеррия, ну ты чего?.. Это тебе Вильярд наябедничал?
– Неважно кто.
– Неважно, – согласился я быстро, – ты права. Насчет облика… Я уже понял, ты сделаешь все, как надо. Доспехи просто чудо!
Она ответила так же ровно:
– Принцесса продала все драгоценности. Я у нее в долгу.
Я указал на самое лучшее с виду кресло.
– Сядь, давай поговорим. Не о тебе, не дергайся! О Вильярде и принцессе. С ними общаться трудно, ты же знаешь.
– Знаю, – ответила она.
– Садись, садись! Ты у нас вроде буферной зоны.
– Буферной?
– Да, – сказал я и невольно посмотрел на то место, где под панцирем укрыта ее высокая грудь, – это для смягчения столкновения… Да садись же!
Она неохотно и с некоторым недоверием села, я проследил, как сгибаются ноги в коленях, вроде бы легко, чувствуется добавочная подгонка доспехов по фигуре. Вообще они вроде бы легче обычных, что и понятно, для Боудеррии важнее прикрыть обнаженные части тела от мужских взоров, чем получить добавочную защиту.
Я опустился за табуретку рядом, стол не между нами, а сбоку, быстро наполнил кубки хорошим вином, один подал Боудеррии.
– Давай… за будущее.
Она взяла кубок, светлые глаза смотрят строго и вопрошающе, лишь на краткий миг почудилось, что в самой глубине мелькнуло что-то похожее на смущение.
– За будущее Алонсии, – произнесла она. – За Вильярда.
– За тебя, – сказал я честно.
Она не сводила с меня взгляда, теперь уже совершенно непроницаемого, медленно кивнула.
– И за вашу светлость.
