Иногда все приходит в норму медленно, а иногда и вовсе не приходит. Мужчинам очень помогает, если они узнают, что обычные объятия иногда оказываются самым лучшим «сексом», который можно позволить себе при любых обстоятельствах, — полежать обнявшись всегда разрешается. А мы с Трейей были чемпионами по лежанию в обнимку, и так продолжалось долго, очень долго.
В штате Невада есть тридцать пять легальных публичных домов, у них у всех есть лицензии, все под наблюдением властей штата. Самый известный из них, конечно же, «Ранчо Мустанга», неподалеку от Рено, всего в сорока минутах езды от Инклайн-Вилледж. Большую часть времени, что мы прожили в Инклайн-Вилледж, Трейя или проходила химические процедуры, или приходила в себя после них, и в какой-то момент она посоветовала мне наведаться в «Мустанг».
— Ты серьезно?
— А почему бы и нет? Я не хочу, чтобы ты мучился из-за какой-то идиотской химиотерапии. То есть, если бы у тебя завелся роман на стороне, думаю, это причинило бы мне боль. Это было бы трудно пережить, потому что это штука личная. Но если речь идет о заведениях вроде «Мустанга», то тут у меня никаких возражений. Двадцать долларов за двадцать минут — вот и все.
— О заведениях вроде… — собственно, я считаю проституцию вполне достойной профессией (если она выбрана добровольно); просто это не мой стиль. Я продолжал хранить верность Трейе и собирался хранить ее и впредь. Впрочем, в этих вопросах каждый мужчина решает сам за себя — так я считаю. Но я часто жалел (чисто теоретически), что никогда не останавливался у «Мустанга», просто чтобы понять, что это такое.
Ну и, конечно же, бывали моменты, когда мне не хватало этих десяти процентов, не хватало гармонии двух полноценных грудей, этого соблазнительного совершенства.
И вот я здесь, смотрю на Тину и вижу только одно — те самые десять процентов. Я тяну к ней руки, ласкаю ее груди, целую их — одну, а потом другую. Меня поражает, как сильно мне не хватало этой симметрии, гармоничности фигуры, как приятно их осязать, как сексуально это чувство — ^делать что-то обеими руками. Мне очень грустно сидеть здесь рядом с Тиной, у которой такое гармоничное тело, две полные груди и такое красивое личико.
— Эй, Кен! Кен!
— Знаешь, Тина, мне пора идти, правда. Все было просто прекрасно. Но мне надо идти.
— Но ведь мы еще ничего не сделали.
— Ну скажи же, Тина, что, черт возьми, здесь происходит?
— Я могу сделать тебе минет, довести руками.
— То есть если нет полового акта — значит, ты не проститутка?
— Конечно.
— Мне надо идти. Мне трудно объяснить, но, понимаешь, я уже увидел все, что мне было нужно. Ты даже представить себе не можешь, как ты мне помогла, Тина. Счастливо!
Я спускаюсь по винтовой лестнице, снова прохожу сквозь тошнотворный пурпурный туман и его сумрачных обитателей; расплачиваюсь за шампанское и опять оказываюсь на мощеных боннских улицах.
Когда через несколько дней я рассказал об этом случае Трейе, она рассмеялась и сказала:
— Так надо было соглашаться.
Черт!
— Привет, Фритьоф!
— Кен? Глазам своим не верю! Что ты здесь делаешь?
Меньше всего Фритьоф Капра ожидал встретиться со мной здесь. После моей свадьбы мы ни разу не виделись. Он привез в Янкер-Клиник свою мать, у которой была небольшая опухоль; лечение было абсолютно успешным, и она в конце концов вернулась в Инсбрук, где тогда жила. С Фритьофом у нас были серьезные теоретические разногласия, но по-человечески мы всегда очень симпатизировали друг другу.
— Трейя лечится в Янкер-Клиник. У нее рецидив в легких и мозге.
— Ох. Мне очень жаль. Я ничего не знал: был в разъездах, читал лекции. Кен, это моя мама. Она тоже лечится в клинике.
Мы с Фритьофом договорились, что встретимся позже, а миссис Капра узнала, как найти палату Трейи.
Она оказалась удивительной и прекрасной женщиной. Известная писательница — поэтесса, автор биографий, драматург, — как и Эдит, она, казалось, воплощала в себе всю мудрость Европы. Она прекрасно разбиралась в искусстве, науке, гуманитарных дисциплинах — во всем спектре проявлений человеческого духа.
Они познакомились с Трейей, и это знакомство тоже обернулось любовью с первого взгляда.
Здесь лежит миссис Капра, которую лечат от рака груди на ранней стадии. Как приятно с ней общаться! Она мне очень нравится. Кроме всего прочего, она умеет гадать по руке, и вчера она погадала нам. У Кена очень длинная линия жизни, она тянется через всю ладонь до самого запястья! Она сказала, что у меня явно выраженный «кризис здоровья», но предсказала, что скоро он расчистится и я проживу до восьмидесяти с лишним. Разумеется, это мне понравилось. Неизвестно, насколько это правда, но я почувствовала, как во мне крепнет желание осуществить предсказание. Когда я, заваленная мрачными врачебными прогнозами, сильней всего боялась рецидива, то думала: как же я буду благодарна, если проживу восемь лет вместо двух. Сегодня Кен прочитал письмо от друга, у которого мать умерла от рака груди в возрасте пятидесяти трех лет; месяц назад я бы подумала: пятьдесят три минус сорок один (мой возраст) — получается двенадцать лет; звучит вполне неплохо, на это я согласна. Но сегодня подумала: Господи, какая же она молодая. Я бы хотела дожить до восьмидесяти, посмотреть, как изменится мир, увидеть, как взрослеют дети моих друзей. Потом я спрашиваю себя: что это, эгоистичное желание? Или позитивное отношение к будущему? Может быть, это жажда отхватить себе как можно больше лет? Или проявление воли к жизни, которая восторжествует над обстоятельствами… или воля к жизни, которая игнорирует настоящие обстоятельства? Не знаю; надо настроиться на следующий год, потом на следующий и еще на один…
Может быть, дело было в этом бессмысленном, но трогательном гадании по руке, может быть, мы опять поддались искушению отрицать очевидное, может быть, мы просто не задумывались, в чем тут дело, но к тому моменту, когда мы пришли к Шейефу, чтобы он рассказал о текущих делах Трейи, мы были настроены довольно оптимистично. Тем тревожней оказалось то, что мы от него услышали.
Еще один спуск на американских горках… У доктора Шейефа оказались совершенно неожиданные известия. Опухоли в легких, похоже, вообще не отреагировали на химиотерапию. Одно из объяснений такое: химиотерапия справилась со всеми активными клетками, а оставшаяся опухоль все еще находится в дремлющем или каким-то образом стабильном состоянии в моем теле. Что-то из того, что видно на рентгеновском снимке, тоже может быть растущей опухолью; может быть, придется сделать магнитно-резонансное сканирование, чтобы определить, что именно там растет и какая часть является активной опухолью. «Тут главная опасность, — сказал он, — перелечить. Чтобы сделать правильный выбор, нужен большой опыт; врач, только что выпустившийся из мединститута, не сможет этого определить». Чрезмерное лечение может испортить ситуацию. Он объясняет так: если 80–90 % оставшихся клеток не растет, есть шанс, что третий курс химии убьет только 10–20 % растущих клеток. Но при этом он на время подавит иммунную систему, и тогда появится вероятность, что дремлющие 80–90 % клеток начнут расти: таким образом, химия может только ухудшить ситуацию. Он абсолютно в этом уверен, Мы с Кеном в шоке.
