Жизнь и смерть
Коль скоро из предсуществующей Целостности создано ложное, индивидуальное и отдельное самоощущение, самость сталкивается с двумя главными влечениями: увековечивать собственное существование (Эрос) и избегать всего, что угрожает ей уничтожением (Танатос). Такая обращенная внутрь изолированная псевдосамость, с одной стороны, яростно сопротивляется смерти, исчезновению и трансценденции (Танатос), а с другой притязает и претендует на космоцентричность, всемогущество и бессмертие (Эрос). Речь идет просто о позитивной и негативной сторонах проекта Атман: о Жизни и Смерти, Эросе и Танатосе, Вишну и Шиве.
Итак, мы имеем Эрос и Танатос, Жизнь и Смерть, два главных динамических фактора, возникающих как функция разграничения субъекта и объекта. Эрос в предельном смысле является желанием вернуть обратно ту предсуществующую Целостность, которая была затемнена при построении границы между самостью и другим. Но действительное обретение подлинного воссоединения субъекта и объекта, себя и другого, требует смерти и растворения исключительно отдельной самости, а именно это вызывает сопротивление. Поэтому Эрос не может найти истинное единство, реальную Целостность и взамен увлекается поисками символических заменителей утерянного Целого, а эти заменители, чтобы быть действенными, должны быть представлены как исполнение желания предсуществующего Единства. Таким образом, Эрос является силой, лежащей в основе всякого стремления, обладания, хотения, желания, увековечения, любви, жизни, волеизъявления и т. п. И он никогда не удовлетворяется, потому что находит лишь одни суррогаты. Эрос — это своего рода онтологический голод.
Далее мы подходим к Танатосу. Танатос — это смерть и страх смерти. Для западной психологии оказалось очень трудным понять тот факт, что существуют, по меньшей мере, две главных, но совершенно различных формы страха и тревоги. Одна из них — это патологический или невротический страх: любой тип тревоги, который можно правомерно проследить до «душевного заболевания», патологических механизмов защиты или невротического чувства вины. Другая же форма страха обусловлена не психическим расстройством или невротическим заболеванием, а восприятием истины — это фундаментальный, неотвратимый, неизбежный ужас, присущий отдельному самоощущению. Изначальной Природой человека является Целое, но коль скоро он расщепил его на отдельную самость, противопоставленную внешнему «другому», то отдельная самость неизбежно сталкивается с осознанием смерти и ужасом смерти. Он является экзистенциальным, данным, врожденным (пока существует граница между субъектом и объектом) — и восприятие этого ужаса есть восприятие истинного положения дел, а вовсе не душевное заболевание.
Этот факт прекрасно выражают Упанишады: «Везде, где есть «другое», есть страх» [191]. На Востоке эта мысль является совершенно очевидной уже по меньшей мере 3000 лет. К счастью, наконец, и на Западе, после десятилетий бесплодных попыток ортодоксальной психиатрии низвести экзистенциальный страх до невротического чувства вины, психологи — экзистенциалисты выявили и объяснили это весьма существенное положение с такой ясностью, что теперь обойти его вниманием — означает выставить напоказ собственное невежество. «Сущностная, фундаментальная первичная тревога, — писал великий психолог — экзистенциалист Босс, — присуща от рождения всем изолированным, индивидуальным формам человеческого существования. В этой фундаментальной тревоге человеческое существование и страшится своего «бытия-в-мире» и тревожится за него» [25]. Большинство из нас, конечно, прямо не осознают это первичный страх, лежащий в основе наших повседневных «эго», но Зильбург объясняет, почему это происходит:
Если бы этот страх постоянно был сознательным, мы оказались бы неспособными нормально функционировать. Он должен быть надлежащим образом вытеснен, чтобы мы могли жить с каким‑то минимальным комфортом… Мы можем принять как данность, что страх смерти всегда присутствует в нашем уме… Никто не свободен от этого страха [436].
Этот ужас перед смертью неотъемлемо присущ отдельному самоощущению, отдельному субъекту и возникает в той или иной форме везде, где есть граница. И при пробуждении этого импринта смерти есть только две вещи, которые можно с ним сделать. Иными словами, у людей перед лицом смерти, перед лицом Танатоса, есть две возможности выбора: можно отрицать и вытеснять его или трансцендировать его в сверхсознательном «Всем». Коль скоро человек держится за ощущение своей отдельной самости, он должен вытеснить смерть и ужас перед ней. А чтобы трансцендировать смертельный ужас, ему следует трансцендировать самость. Отдельная самость ничего не может поделать, чтобы на самом деле избавиться от ужаса перед смертью, ибо она и есть этот ужас, — они вместе вступают в существование и исчезают тоже только вместе. Единственное, что можно сделать со смертью, — это отрицать ее, вытеснять, смягчать или как‑то иначе скрывать. Только в сверхсознательном Всем, в действительной трансценденции, ужас перед смертью будет вырван с корнем, потому что отдельная самость там искореняется тоже. Но до того времени, как сказал Беккер, «именно сознание смерти, а вовсе не сексуальность, является первичным вытеснением» [25].
Ужас смерти, реакция против Танатоса. Но какова же в точности природа этого Танатоса? Что он означает в предельном смысле? Может быть, мы сумеем дать на это простой ответ.
Мы видели, что нигде нет никаких радикально отдельных сущностей, что граница между субъектом и объектом, в конечном счете, иллюзорна. Следовательно, эту границу между самостью и другим приходится постоянно воссоздавать в каждый текущий момент — по той простой причине, что она вообще не является реальной. В то же время, простая сила реальности, «тяга» Целого, в каждое мгновение пытается прорвать эту границу. И этой силой является Танатос. Пока индивид постоянно воссоздает свои иллюзорные границы, реальность столь же постоянно устраивает заговор, чтобы их разрушать.
Таков Танатос, и его действительным значением является трансценденция. Танатос — вовсе не сила, пытающаяся низвести жизнь до неорганической материи (такова, как мы еще увидим, сила «инволюции»), не навязывание повторяемости, не гомеостатический принцип и не желание самоубийства. Танатос есть сила шуньяты — сила и побуждение к трансцендированию иллюзорных границ, — но для самости, которая не хочет или не может отказаться от них (на любом уровне), он выглядит как угроза буквальной смерти и физической смертности.
Дело в том, что всюду, где есть границы, Танатос глубочайшей Природы человека в каждое мгновение действует так, чтобы убрать эту границу или принести ее в жертву. Пока есть граница, есть и Танатос. И индивидуум либо подчинится Танатосу, жертвоприношению и трансценденции, либо должен будет найти что‑то еще, что можно сделать с этим желанием смерти, влечением к самопожертвованию. Как я попытался доказать в книге «Вверх от рая» [427], все, что есть гнусного в человеческих делах, что характеризует человека, как самого коварного из зверей, позорит его, как массового убийцу и мучителя, проходит под рубрикой подмены жертвоприношения. Это прекрасно объясняет формулировка Отто Ранка, подытоживающая все, что мы могли бы сказать по данному поводу: «Страх смерти «эго» ослабляется убийством другого, принесением в жертву другого; ценой смерти другого покупается свобода от наказания умиранием, от убийства тебя самого» [25]. Фрейд сказал: «Желание убивать заменяет желание умереть», а Беккер подытожил это как «жертвоприношение тела другого в качестве выкупа за собственную смерть» [26].
