И растерялась даже, потому что просто не знала, что же теперь делать. И подумала: люди все ждут встречи с другой цивилизацией, с другим разумом, а он вон он, этот разум. Полный лес инакомыслящих, ДРУГИХ существ.
И было у нее ощущение, что сейчас она в этом контакте с иной цивилизацией и находится.
И она заволновалась вдруг, в одну секунду. Смотрела на белку и волновалась, потому что нужно же было что-то этой белке сказать, как-то ей объяснить, что мы все – одно…
Но – не успела она ничего белке объяснить. Потому что белка вдруг наклонила голову, как будто прислушалась в себе к чему-то, – и рванула мимо нее на зеленую, освещенную солнцем поляну, и таким быстрым был этот рывок, что даже сожаление она не успела почувствовать, что белка убежала.
Но белка не убежала.
Она остановилась в середине поляны, повернулась к ней, как бы удостоверившись, что она продолжает на нее смотреть.
И, удостоверившись в этом, сделала то, что было бы невозможно представить, что было непостижимо, но – было.
Было.
Белка начала танцевать.
Она сразу поняла, что белка танцует. Она делала это по-своему, по-беличьи. Но она действительно вела какой-то свой танец.
Она разбегалась в каких-то красивых и свободных шагах, и вдруг останавливалась, подпрыгивая в воздухе, меняя направление движения, и продолжала свои па, и так – много раз. Иногда она подпрыгивала на месте и – ложилась на траву, и терлась об нее, как делают это собаки, которые радуются жизни, радуются свободе, что их освободили от поводка.
Белка танцевала для нее.
Белка показывала ей, что она тоже так может.
Белка показывала ей то, что она силилась осмыслить своим умом: что мы все – одно.
И «личико» белки в этом танце было таким же озорным и довольным, как недавно – у нее самой, когда она так же самозабвенно и свободно танцевала.
И она, завороженная, с открытым ртом, который сам открылся у нее, когда она поняла, что теперь белка для нее танцует, теперь белка ей показ устраивает, так и осталась стоять.
И стояла, почти не дыша.
Потому что танец белки был красив.
И – свободен. И – самобытен.
И она опять подумала:
– Господи, мы все – одно… Мы – одинаковые…
И белка вдруг остановилась, как бы окончив свой концерт, посмотрела опять ей в глаза, как бы говоря:
– Видела?.. Здорово?.. Мне тоже нравится!.. – и спокойно, как-то неторопливо пробежалась к ближайшей сосне с густой кроной.
И с легкостью и грацией вбежала по стволу под крону. И выглянула оттуда, как бы говоря:
– Ну что, понравилось?.. Ну, пока…
И исчезла в кроне, как будто и не было ее.
А она так и стояла с открытым ртом.
Стояла, не в силах пошевелиться. Потому что что-то изменилось в ней и вокруг нее за время этого танца. Какое-то превращение произошло в ней, в ее сознании, в ее осознании того, кто она, и что она, и что ее окружает.
И, наконец, она пошевелилась. И перевела дух. И глубоко вдохнула, и выдохнула, как бы приходя в себя. И оглянулась вокруг, как бы впервые увидев этот лес и все, что ее окружает.
И увидела вдруг все вместе, и все – по-другому, как будто появилось в ней ясновидение.
Увидела весь этот лес со всеми его невидимыми обитателями: белками, сидящими в кронах деревьев, и жучками в коре деревьев, и дятлами, выстукивающими этих жучков, и червячками, ползущими по листьям, и кузнечиками, прячущимися в траве, и еще с сотнями маленьких и больших живых существ живой природы. И себя, стоящей в этом лесу, увидела она среди всего этого живого и зеленого мира.
И была она частью этого мира, естественной и необходимой частью, так же как дятел на дереве, белка в дупле или жучок на травинке. И была она сама – как травинка или как дубок, как жучок или белка – часть этого целого, необходимая и прекрасная и защищенная в этой целостности. Потому что все вместе они и были – одно, единое.
И увидела вдруг каким-то внутренним своим зрением всю Землю, но не такую, какой всегда себе ее представляла, – голубой планетой, а зеленой и кудрявой. И в этой живой зелени была ветла у пруда в деревне ее бабушки, и этот лес с белкой и дятлом на дереве, и березки у спального корпуса, и три тополя у подъезда ее дома тоже со своими жучками и паучками, и собаки у своих будок или гуляющие на собачьих площадках, и кошки, и олени с их влажными глубокими глазами, и травы, и поля маков, и старый кедр на окраине города, который совсем уже покосился, но нельзя было его убивать. Потому что все это были части одного целого.
И нельзя было ничего трогать в этой целостности, в этом зеленом шаре. Потому что все это было – одно.
Одно прекрасное целое.
И каждая белка, или ветла, или собака, или куст рябины, или она сама – были частью этой целостности. И все это нужно было беречь и сохранять, потому что все это – одно.
Одно Божественное творение.
И подумала она впервые с уважением о том, что все это часть великого прекрасного Божественного замысла. И впервые безо всякой иронии подумала о том, что Бог создал все это за шесть дней.
И вспомнила, как читала с дочкой Закон Божий, удивляясь наивности того, что написано. Но совсем не наивным казалось ей сейчас прочитанное тогда.
«Создал Бог из ничего землю, и растения, и животных, и человека…»
Чудным это казалось ей тогда – как можно из «ничего» что-то создать?
И подумала – когда-нибудь ученые обнаружат, найдут это «ничего». Эту тонкую субстанцию, из чего сделано все сущее.
И «ничего» это действительно общее – Божественная душа.
Тонкая, и нежная, и чистая. И есть эта душа у белки, и у нее, стоящей в этом лесу, и у ветлы, и у рыбы, которая вскидывается над прудом в бабушкиной деревне.
И чистое это «ничего», Божественная эта душа – везде. Как куполом, сферой обнимает это «ничего» всю планету. И название ему – любовь. Божественная и чистая любовь.
И она повернулась и пошла обратно, ощущая, что идет она другая. И идет по-другому – как бы осторожно, бережно ступая по тропинке, как бы уважая то, по чему она идет.
Она шла и знала, чувствовала, что идет по зеленой и круглой планете, Божьему творению, и себя она ощущала прекрасным Божьим творением – венцом творения. Божественной душой, полной любви.
И ощущение это было таким истинным, и чистым, и таким важным, что уже не важно было то, что она доцент, и руководитель кафедры, и жена, и все ее роли, и все ее суетливые телодвижения, все эти пледы, и пельмени, и вся та гонка, в которой она жила.
Важно было только одно – кто она была на самом деле.
И она вспомнила вдруг о белке, и подумала – она тоже – Божественная душа. И подумала она, что белке тоже сейчас хорошо. И засмеялась этой хорошей мысли.
