Последняя фаза дуэльной истории в Англии — отрезок времени с 1790 по 1850 г. — ставит перед историками проблему. Нет больших сомнений в отношении того, что конец восемнадцатого столетия и первые два десятилетия века девятнадцатого стали свидетелями роста числа дуэлей и укрепления готовности общества принимать дуэли как средство разрешения конфликтов. Как мы уже наблюдали, поединки чести считались чем-то de rigueur — само собой разумеющимся, — причем даже для премьер-министров, по меньшей мере, виделись таковыми в определенных и очень влиятельных сферах. Министры кабинета и парламентарии — политические руководители государственного уровня — считали естественным выходить на бой с пистолетом в руках для отстаивания своих чести и взглядов. Солдаты и аристократы в равной степени воспринимали возможность драться на дуэлях как некое богоданное им при рождении право. Не раньше и не позже 1829 г. премьер-министр, герцог Веллингтон, сошелся с оппонентом в поединке по откровенно политическим мотивам. Но вот в следующие 20 лет дуэль сошла со сцены событий. Она просто перестала считаться приемлемой нормой поведения. В данном разделе мы попытаемся объяснить данный феномен — весьма примечательный и прежде всего своими темпами.
Мы стали свидетелями того, как отреагировал Георг III на сообщение о дуэли Питта, но сын и наследник короля вовсе не спешил укорять своего премьер-министра за участие в поединке. И в самом-то деле, как мы убедились, он не то что не осудил, но едва ли не одобрил поступок главы правительства. Лорд Окленд говорил Генри Бругему следующее:
Драка была глупым делом, но все хорошо закончилось. Король сказал герцогу, что прочитай он (король) письмо, (он) не понял бы, если бы герцог не пришел в возмущение от его строк. Сейчас он (король) думает, похоже, что сам бы вышел драться или, по крайней мере, стал бы секундантом
{480}.
Однако не один лишь король выражал восхищение таким проблеском отваги. Лорд Джон Расселл отмечал: «Все дамы в экзальтации от дуэли герцога — большей чуши вы не услышите»
{481}. С другой стороны, однако, политик виг Томас Спринг-Райс поделился с все тем же Бругемом мнением в отношении того факта, что претендент на судейскую должность на Цейлоне до того выступал секундантом О’Коннела в одном из многих поединков, что могло бы повредить шансам соискателя мантии на получение места (которое он, кстати, получил)
{482}. Данный случай — само обстоятельство, что такой человек вообще мог занять место судьи, — очень многое говорит об официальной индифферентности в отношении дуэлей. Совершенно очевидно, репутация дуэлянта не служила помехой для продвижения вверх по политической лестнице. Полковник Ленокс дрался на двух дуэлях всего за полмесяца летом 1789 г. (причем в одном поединке его противником выступал брат короля). Тем не менее позднее, уже как герцог Ричмонд, он занимал пост вице-короля Ирландии и генерал-губернатора Канады.
Мы уже встречались с так называемой «реформенной» дуэлью между лордом Томасом Сесилом и Чарльзом Теннисоном д’Эйнкуртом в июне 1831 г., однако последствия поединка дают нам интересную возможность посмотреть на отношение к поединкам со стороны нового короля, Уильяма IV Через четыре дня после дуэли д’Эйнкурт присутствовал на приеме при дворе, где удостоился внимания короля, обращавшегося с ним в «весьма теплой и благодушной» манере в том, что касается «недавнего дела». Нет и намека на какое-то неудовольствие короля по поводу участия вельможи в поединке. И в самом деле, в следующем году д’Эйнкурт получил назначение в Тайный совет. Уильям IV — по меньшей мере, в данном случае — судя по всему, разделял нестрогие взгляды брата на дуэли.
Хотя приведенные примеры и не говорят однозначно в пользу терпимости всего общества к дуэли как явлению, все равно они довольно показательны в том, что касается взглядов на поединки среди элиты правящих классов. Не будет преувеличением сказать, что в 1830 г. представители ее (все еще) с легкостью и непринужденностью закрывали глаза на дуэли. Не позднее чем в 1842 г. парламентарий Крэйвен Беркли и такой же член парламента капитан Болдеро сошлись на дуэли около Остерли-Парка; секунданты их являлись также их коллегами по работе в законодательных органах
{483}.
Тот факт, что дуэльной практике вообще позволили встретить железнодорожную эпоху, представляется довольно примечательным, хотя порой и непростым для объяснения обстоятельством. Причина отчасти в том, что поединки являлись древней привилегией правящей элиты, представлявшей собой давно устоявшееся и санкционированное обычаем право, менять каковое положение высшее государственное руководство не спешило. Откровенное нежелание присяжных осуждать дуэлянтов есть прямое свидетельство признания дуэли более низкими эшелонами общества как аристократической (или, по меньшей мере, дворянской) привилегии. Отчасти живучесть дуэли объясняется приверженностью к ней военных. Армия выступала оплотом поединков чести и до самого конца не хотела расставаться с ними. На самом деле, как мы с вами уже убедились, она подталкивала офицеров к участию в дуэлях, по крайней мере, в не меньшей степени, чем само начальство с его требованиями дисциплины стремилось отвадить их поступать подобным образом.
Другой причиной устойчивости позиций дуэльной традиции являлось фактическое положение вещей, когда за некоторого рода оскорбления и обиды среди высших классов представлялось возможным поквитаться только на поединках — смыть позор кровью. Закон, который оперировал категориями денежных штрафов, просто не мог послужить инструментом воздаяния за иные злодеяния. Такими очень и очень серьезными действиями считалось соблазнение жены, сестры или дочери. Не представлялось возможным компенсировать бесчестье никакими деньгами, пусть даже и значительными. В 1809 г. дуэль лорда Пэйджета с полковником Кадоганом состоялась после того, как суд присудил Генри Уэллсли £20 000 компенсации — гигантскую сумму по тому времени — за внебрачную связь (внеб. св., как это тогда называлось на языке судейских). Пэйджет позволил приговору вступить в силу, не оспорив его и тем самым признав факт адюльтера.
В 1823 г. лорд Бруденелл (так звали этого господина до того, как он унаследовал титул эрла Кардигана) решился сбежать с прекрасной, своенравной и несдержанной миссис Элизабет Джонстон — женой капитана Джонстона. В 1824 г. капитан Джонстон предъявил Бруденеллу иск в возмещение ущерба по внеб. св., что стало первым шагом в рамках длительного бракоразводного процесса. Бруденелла представлял адвокат, однако сам ответчик не явился, оставив себя в данном вопросе на волю суда. Жюри присудило в пользу Джонстона 1000 фунтов. После разбирательства Бруденелл прислал к капитану Джонстону человека с предложением «дать ему сатисфакцию» на дуэли. Джонстон, расхохотавшись в лицо посланцу обидчика, ответил: «Скажите лорду Бруденеллу, что он уже дал мне сатисфакцию — полное удовлетворение тем, что избавил меня от самой вздорной и сумасбродной сучки во всем королевстве»
{484}.
Примерно через 20 лет эрл Кардиган вновь оказался в центре внимания из-за все той же внеб. св., на сей раз в связи с лордом Уильямом Пэйджетом — сыном лорда Пэйджета. Кардиган, не забывший еще так насолившего ему дела Такетта, которого мы коснемся позднее, отказался драться на дуэли. Когда же открылось слушание по вчиненному иску по внеб. св., дело быстро развалилось под грохот взаимных обвинений и заявлений, что главный свидетель Пэйджета был куплен Кардиганом
{485}. Процесс все же удалось запустить вновь, но судебная машина опять встала. На сей раз Кардиган занял, если можно так сказать, господствующую высоту, сумев представить все дело как не более чем попытку печально знаменитого мота и кутилы Пэйджета вытянуть денежки с «богатого, но не пользующегося популярностью у публики нобиля»
{486}.
