Хотя иногда эта вечность умела причинять боль – как душевную, так и физическую. Когда кулак имана проходился по его ребрам, а острое слово втыкалось в душу раскаленной иглой, Регарди хотелось ответить тем же. Но обида проходила быстрее, чем жаркий ветер уносил случайно залетевшее на сикелийский небосклон облако.
Вот и сейчас от его утренней злости на учителя почти не осталось и следа. Мистик запретил Арлингу появляться на Огненном Круге до тех пор, пока он не выучит последовательность цветных пятен, нанесенных на дощечку. Регарди таскал ее с собой уже неделю и все не мог найти время для нудного занятия. В конце концов, учителю это надоело, и сегодня утром у них произошла ссора, которая, естественно, закончилась победой имана. Арлинг честно пообещал выучить все цвета к вечеру, однако день перевалил за полдень, а он по-прежнему был на первой строке, которая содержала не меньше десяти пятен краски.
Регарди раздавил пальцами жесткую скорлупу песчаного ореха и, отправив ядро в рот, принялся сосредоточенно жевать, позволяя мыслям уплыть в сторону от надоевшей таблички.
Старый колодец за городским складом был идеальным местом для размышлений. Вода из источника ушла давно, и люди здесь не появлялись. При Агабеках яму еще пытались углубить, но с приходом к власти Аджухамов колодец забросили, а через квартал вырыли новый, что привело к еще большему запустению земель у склада.
Однако заброшенность места была Регарди только по душе. Заросли чингиля давно никто не стриг, и теперь они со всех сторон окружали источник взъерошенным кольцом. Деревянный бортик колодца, на котором он сидел, прогнил и накренился к зияющей пустотой дыре, но близость бездонной глубины приятно щекотала нервы. Старая ирга с искореженными временем корнями давно не плодоносила, зато бросала тень, в которой можно было спрятаться от зноя.
Шума города тоже не было слышно. На складе хранились запасы продовольствия на случай осады крепости, и кроме смотрителя сюда никто не приезжал. Каждый месяц склад должны были пополнять, но в Балидете это делалось редко. На пустырь привозили второсортную пшеницу и порченое зерно, однако и эти запасы скудели, потому что смотрители были людьми из небогатых семей и выживали, как могли. Одним словом, воровство процветало.
Вздохнув, Арлинг отправил в рот еще один орех. У ядра был водянистый привкус с оттенком мыльного корня, но иман велел ему съедать по пятьдесят штук в день. По его мнению, орех повышал чувствительность кожи и должен был помочь Регарди научиться различать цвета. Возможно, орех и, правда, был таким полезным, как считал мистик, но пока его помощь не ощущалась. Либо изменения в его организме происходили слишком медленно, либо он зря тратил время. Больше всего ему сейчас хотелось показать Беркуту тот новый прием, которому научил его иман на прошлой неделе. Но противиться воле учителя было опасно для жизни и здоровья, поэтому Регарди нехотя взял дощечку и стал вспоминать урок.
– Если поверхность гладкая и скользкая, то это голубой или желтый, – вздохнув, лениво протянул он. – Красный цвет теплый, вязкий и притягивающий, оранжевый очень шершавый, а самый гладкий – белый….
Недалеко послышался шорох, и Арлинг снова отвлекся. Нет, сегодня ничего не располагало к учебе. Он слышал возню в кустах и раньше, но теперь убедился, что ему не померещилось. Большая шибанская крыса, которая пристрастилась его навещать и за это получила имя – Аво Бах Селур, что на керхар-нараге означало «дерзкая, но глупая», – высунула морду и повела носом в сторону мешочка с орехами.
Ухмыльнувшись, Регарди откусил половину ядра, небрежно кинув вторую в кучу скорлупы, которая выросла рядом с его сапогом. Животное метнулось к ореху со скоростью выпущенной стрелы, однако Арлинг все равно успел коснуться ее мягкого бока. Сначала он хотел щелкнуть крысу по морде, но в последний момент передумал, решив, что если она окажется быстрее, покусанные пальцы иман ему не простит и снова заставит носить перчатки.
Аво обиженно свистнула, но добычу не отпустила. Затаившись в чингиле, она быстро сточила орешек и принялась терпеливо дожидаться, когда человек обронит еще одно лакомство.
«В следующий раз схвачу тебя за хвост», – решил Регарди, но игре помешал новый шум, раздавшийся в кустах. Кто-то продирался к нему сквозь старые заросли, пыхтя и ругая колючки. Арлинг позволил себе расслабиться, хотя посетитель его удивил. Этот голос он узнал бы за тысячу ар. И все же появление его в этих местах настораживало.
Атрея, сестра имана, уже несколько лет не преподавала в Школе Белого Петуха, уединившись с матерью в Ущелье за границами крепости. Регарди не знал, что именно заставило ее перейти к жизни отшельницы, но он привык к тому, что многие поступки кучеяров не имели причины и были необъяснимы с точки зрения логики. Иногда Атрея еще приходила в школу, однако ее посещения становились все реже, а в последний год совсем прекратились. Однажды Арлинг предложил другим ученикам ее навестить, но иман запретил беспокоить сестру. «Атрея жива и здорова, – объяснил он. – Просто решила отойти от мирских дел и посвятить себя богу». Регарди скучал по странной кучеярке, но причин не доверять учителю у него не было, и к вопросу отшельничества Атреи они больше не возвращались.
И вот теперь сестра имана сама шла к нему, покрывая сухие стебли отнюдь не благообразными словами. Заволновавшись, Арлинг поднялся ей навстречу. То, что кучеярка нарушила свое уединение, означало одно. Что-то случилось.
И хотя Атрея давно не преподавала, уроки танцев Регарди помнил хорошо. Он был одним из ее последних учеников, и не имел права забывать то, что когда-то было для нее смыслом жизни. Мастером танцев он, конечно, не стал, но кучеярка считала, что теперь его не стыдно было отправить исполнять ритуальные танцы в Южный Храм Семерицы. Во всяком случае, чувство юмора у нее было такое же, как и у брата – злое.
Однако те времена остались далеко позади, и теперь к нему направлялась совсем другая Атрея. Уже не учитель, а старый друг и надежный товарищ, потому что ему редко было с кем так хорошо, как в ее обществе.
– Приветствую лучшего учителя танцев в мире, – изящно поклонился он, изобразив третью фигуру из арвакского свадебного танца.
– Здравствуй, Арлинг, – произнесла Атрея, и Регарди понял. Кривляние было не к месту.
Из него рвались вопросы, но он заставил себя прикусить язык. Атрея сама пришла к нему, а значит, у нее было что сказать и без его любопытства.
– Тебя давно не было, – бросил он, заботливо усаживая кучеярку на свое место.
Женщина с благодарностью приняла ухаживания и привалилась к старой ирге, отдуваясь после быстрого шага. Ее голос не изменился, но время шло, давая о себе знать в мелочах, которые, тем не менее, были серьезны. Арлинг не знал, сколько ей было лет, когда они впервые встретились в школе, но года не прошли для нее бесследно. Немного более тяжелая поступь, немного изменившийся запах благовоний, немного сбившееся дыхание, немного другие украшения, говорившие о более зрелых вкусах хозяйки. Беркут говорил, что она была намного старше имана. Если, по слухам, учителю было около сорока, то она, наверное, могла разменять пятый десяток. Или шестой? Сколько бы ей ни было, она все равно оставалась для него самой прекрасной кучеяркой в мире.
