Мак впал в состояние полузабытья. Мой пиджак пропитался его кровью. Я вел машину одной рукой, другой тормоша друга, чтобы он не потерял сознание и продолжал бороться за жизнь.
От души надеясь, что навигатор не подвел меня, я повернул за угол и увидел общественный фонтан, окруженный увядшими цветами, со старым ведром, привязанным веревкой. Я знал, что цель близка. Остановив машину в темноте, я ощупью нашел электрический фонарик, прикрепленный к цепочке для ключей, и осветил ворота. Не хватало еще тащить на плечах полумертвого человека, долго стучать, а потом убедиться, что ошибся дверью.
Луч фонарика выхватил латунную дощечку на воротах. Написанная по-английски, не отшлифованная и выцветшая, она сообщала имя доктора, выпускника Сиднейского университета, перечисляла его медицинские и хирургические регалии. Впрочем, врачебная практика, которой занимался доктор, вряд ли могла служить хорошей рекламой этого замечательного учебного заведения.
Открыв дверцу машины, я взвалил Мака на плечи, распахнул ногой ворота и направился к парадному входу обветшалого коттеджа. Он уже был открыт: врач услышал, что перед домом остановилась машина, и вышел на порог. Его лицо напоминало неубранную постель, худые ноги торчали из мешковатых шортов, футболка была столь выцветшей, что стриптиз-бар, который рекламировала надпись на ней, по-видимому, закрылся много лет назад. Хозяину дома было на вид слегка за сорок, и, учитывая его пристрастие к спиртному, трудно было надеяться, что этому человеку удастся дожить до пятидесяти. Мне было неизвестно его подлинное имя: благодаря дощечке на воротах все окрестные турки знали его просто как доктора Сиднея, и, похоже, это его вполне устраивало.
Я уже встречался с ним неделей ранее, когда старший группы поручил мне проверить этот маршрут. Врачу сказали, что я гид, сопровождающий группу путешествующих в этих краях американцев, которым, хоть это и маловероятно, могут срочно потребоваться его услуги. Не думаю, что он поверил хотя бы одному слову, но, по общим отзывам, доктор не слишком любил турецкие власти, а наш солидный аванс наличными убедил его, что не стоит задавать лишних вопросов.
– Здравствуйте, мистер Джейкобс, – сказал он; этим именем я пользовался в Турции. Он взглянул на Мака, висевшего на моем плече, на пропитанный кровью пиджак, обмотанный вокруг его талии. – Похоже, вы проделали долгий путь.
Я знал по опыту, что австралийцев испугать нелегко, и был очень благодарен ему за проявленное хладнокровие.
Вдвоем мы оттащили Мака на кухню, и, хотя дыхание доктора отдавало перегаром, по тому, как он распрямил спину и разрезал одежду Мака в месте ранения, я понял, что когда-то он был умелым хирургом.
Я использовал обрывки знаний, оставшихся у меня от университетского курса медицины, чтобы ассистировать ему: принес настольные лампы из спальни и кабинета доктора, вскипятил воду, протер кухонную скамью, которую предстояло использовать в качестве операционного стола. Мы отчаянно пытались поддержать жизнь в израненном теле Мака, пока не прилетит вертолет со специалистами-врачами и медикаментами.
Рука доктора не дрогнула ни разу, за все это мучительно тянувшееся время он не выказал никаких признаков нерешительности. Врач ругался и импровизировал, извлекая из-под спуда алкоголя и впустую потраченных лет былые знания и навыки.
Но, увы, все его усилия оказались тщетны. Мак угасал: как мы ни пытались вернуть его к жизни, он слабел буквально на глазах. Когда до прибытия вертолета оставалось каких-то восемнадцать минут, блюзмен издал глубокий вздох. Он поднял руку, словно хотел коснуться наших лиц в знак немой благодарности, и его душа отлетела. Все наши попытки реанимировать его оказались тщетными. Нам оставалось лишь смириться и прекратить их.
Доктор Сидней понурил голову. С того места, где я стоял, было трудно определить, от чего сотрясается тело врача: от усталости или от охвативших его вполне естественных человеческих эмоций. Когда он поднял на меня глаза, я увидел в них боль и отчаяние.
– Я, вообще-то, детский хирург и больше привык оперировать изувеченных ребятишек, – тихо сказал он, словно оправдываясь за свое пьянство, обветшалый дом, жизнь в изгнании и накопившуюся в душе безмерную боль.
Представляю, каково это – потерять ребенка на операционном столе.
– Он был вашим другом? – спросил доктор.
Я кивнул. С достоинством, больше не удивлявшим меня, он извинился и, сказав, что ему нужно кое-что сделать в другой половине дома, вышел. Я натянул простыню на лицо Мака и произнес несколько слов, пытаясь вложить в них все добрые чувства, которые к нему испытывал. Это нельзя было назвать молитвой, но я уважал Мака и надеялся, что его душа где-то рядом, поэтому помянул его как настоящего друга, проявившего мужество в минуту опасности. И выразил запоздалое раскаяние за то, что нарушил правила там, на вершине утеса.
Врач вернулся, чтобы прибраться в комнате, а я зашел в гостиную. До прибытия вертолета оставалось четырнадцать минут. Мне прислали сообщение на мобильник, что за городом обнаружена мусорная свалка, где можно было незаметно посадить его. Я позвонил и сказал, пытаясь сдержать дрожь в голосе, что помощь медиков уже не понадобится: эвакуировать предстоит не больного, а труп.
От автофургона я избавился, отдав его доктору Сиднею, – то была незначительная компенсация за его попытку спасти Мака. Теперь оставалось только избежать проблем с турецкими копами. Чтобы выяснить, чем они заняты, я повернулся к телевизору, тихо работающему в углу гостиной.
Передавали турецкую программу новостей, но об убитых во время праздника или о том, что меня разыскивает полиция, ничего не говорилось. С помощью пульта я пробежался по местным каналам: мыльные оперы, голливудские фильмы, дублированные на турецкий язык, еще две новостные программы – ничего, что могло бы вызвать тревогу.
Та же картина наблюдалась и на других каналах: Би-би-си, Си-эн-эн, «Блумберг», «Майкрософт нэшнл бродкастинг компани»…
Глава 36
На мгновение у меня перехватило дыхание. Я все еще стоял среди руин на отвесной скале и вспоминал прошлое, но, когда подумал о том, как смотрел телевизор в старом коттедже доктора, внезапно ощутил нехватку воздуха в легких.
Если доктор Сидней мог смотреть англоязычные новостные каналы в этой глуши, то почему они недоступны в Бодруме?
Я побежал к «фиату».
Было еще рано, машин на шоссе мало, и до Бодрума я добрался почти так же быстро, как в ту ночь, когда ехал в обратном направлении с Маком. Я припарковался на боковой дорожке вблизи отеля, взбежал по ступенькам и увидел управляющего, который выходил из столовой.
– А-а-а, это вы, – сказал он, улыбнувшись. – Было ли путешествие зеркал с большими стеклами успешным?
– Извините, – сказал я. – Очень спешу. Мне нужно узнать насчет телевизионных антенн.
Он поглядел на меня в замешательстве: зачем, черт возьми, мне это понадобилось?
– Коридорный сказал, что в Бодруме нельзя принимать англоязычные новостные каналы. Это правда?
