– Во имя Аллаха… – вырвалось у Кумали, и она перешла на бег.
Миновав сводчатые склепы, где когда-то хранились доспехи и оружие гладиаторов, женщина взбежала по длинному пандусу к Porta Libitinensis – Воротам смерти, через которые выносили с арены трупы убитых актеров.
Кумали почти достигла разрушенной арки, вся арена расстилалась перед ней. И тут зазвонил сотовый телефон: она покинула зону молчания. Вытащив мобильник, Кумали обнаружила не меньше дюжины пропущенных звонков. Все они, как и этот, были от няни.
Страшно испугавшись, она спросила по-турецки:
– Что случилось?
Но вместо няни к ней обратился по-английски какой-то незнакомый мужской голос:
– Вы Лейла Кумали?
Она в ужасе закричала:
– Кто вы?
Но мужчина не ответил, произнеся фразу, которую мы заблаговременно обговорили в моем гостиничном номере:
– Я выслал вам видеофайл, взгляните на него.
Охваченная страхом, пребывая в полном замешательстве, Кумали, казалось, не услышала Бена, потому что вновь спросила, кто он такой.
– Если хотите спасти племянника, немедленно посмотрите файл, – потребовал Брэдли. – Он снят в реальном времени. Это происходит прямо сейчас.
«Племянника? Им все известно».
Трясущимися руками, чуть не плача, женщина отыскала видеофайл и открыла его. А посмотрев, чуть не упала в обморок и отчаянно закричала в телефон:
– Нет!.. Пожалуйста, нет!
Глава 38
Я снова тонул: на этот раз не только в воде, но и в океане боли. Опять сражался за свою жизнь. Жидкость потоками низвергалась мне на лицо и раздробленную ступню, вызывая волны мучительной боли. Очень скоро это стало единственным, что я сознавал.
Голова была откинута назад, вода текла в горло, вызывая бесконечные рвотные спазмы. Грудь вздымалась, легкие вопили о помощи, тело обмякло. Ужас вытеснил все разумные мысли, загнав меня в угол. Я попытался снова считать, но через пятьдесят семь секунд сбился. Казалось, весь этот кошмар длится уже очень долго.
С завязанными глазами я совершал путешествие к последней звезде во Вселенной. Дальше была пустота – сплошная тьма, лишенная форм и очертаний. Я знал, что враги нанесли мне непоправимый урон, изранив не только тело, но и душу.
Где-то в уголке памяти возникли обрывки воспоминаний. Шептун говорил, что, если мне выпадут невыносимые страдания, я должен покончить с ними: «Доползи до винтовки и в голову выстрели, чтоб пред Богом достойно предстать, как солдат». Но особая жестокость происходящего заключалась в том, что мои мучители контролировали количество жидкости: я даже не мог открыть рот и быстро утонуть, наполнив водой легкие. Меня лишили этой последней милости – добровольно уйти из жизни. Они бесконечно продлевали мои страдания, оставляя у «Двери в никуда», но не давая в нее войти.
Сарацин взглянул на часы: американец выдержал уже сто двадцать пять секунд, дольше, чем любой известный ему человек, намного больше, чем он мог предположить. Этот шпион приближался к отметке, установленной храбрым Халидом Шейхом Мохаммедом, великим воином, последователем Единственного Истинного Бога, непревзойденным знатоком Священного Корана. Теперь-то он заговорит наконец? Сарацин сделал знак албанцам.
Я ощутил, что струи воды уже не текут по голове. Бандиты вытащили меня из ванны и сдернули с лица отвратительное полотенце. Я весь трясся, совершенно утратив контроль над собственным телом и в какой-то мере над разумом тоже. Этот ужас был почти физическим ощущением, страх в моей жизни всегда проявлялся каким-то конкретным образом. Говорить я не мог. Возвратившись из бездны, я испытывал жуткую боль в ноге и чувствовал, что погружаюсь в какое-то блаженное забытье. Но Сарацин сильно ударил меня в сломанную скулу, и всплеск адреналина вернул меня в сознание.
Раздвинув веки, он заглянул мне в зрачки, желая узнать, много ли осталось во мне жизни. Другой рукой стал щупать шею, пока не нашел артерию. Он проверил, бьется ли еще сердце. Отступив, посмотрел на пленника: я хватал воздух ртом, пытаясь справиться с сотрясавшей меня дрожью и болью в ноге.
– Кто вы такой? – спросил он так тихо, что только я мог его слышать.
Увидев интерес и замешательство на его лице, я приободрился. В нашем эпическом противоборстве характеров я погибал, но выигрывал.
– Ваше имя? – настаивал он.
Я едва заметно покачал головой.
– Отдай его мне, – попросил Николаидис, которому явно не терпелось рассчитаться со мной.
– Нет, – ответил Сарацин. – Ты просто убьешь его, и мы ничего не узнаем. У нас есть еще несколько часов.
– Так мы дождемся, что кто-нибудь на яхте заинтересуется руинами и выйдет полюбоваться на них, – сказал старик.
– Тогда отгони катер за скалы, так чтобы никто его не увидел, – велел ему Сарацин.
Грек колебался: он не привык, чтобы ему приказывали.
– Иди, – сказал Сарацин. – Мы и так уже потеряли много времени.
Старый Бык злобно взглянул на него, но все же подчинился. Повернувшись к албанцам, грек приказал им помочь ему. Все трое исчезли в широком проходе. Сарацин взглянул на меня. Я лежал, привалившись к ванне, все еще привязанный к доске. Запястья распухли, стальные наручники врезблись в плоть, и пальцы из-за отсутствия кровотока стали белыми, как мрамор. Он ткнул в мою разбитую ногу носком туфли. Я поморщился от боли. Затем Сарацин проделал это еще раз, уже сильнее, и я, не сдержавшись, закричал.
– Дальше будет еще хуже, – тихо пообещал он.
Сарацин поднял ногу, чтобы ударить по лишенной кожи плоти, но не успел. Из темноты бокового прохода раздался голос.
Женщина яростно кричала что-то по-арабски.
Глава 39
С того места, где я лежал, мне было хорошо видно, как Кумали вбежала в полосу света, сжимая в руке сотовый телефон. На лице ее был написан страх. Брат ринулся к ней.
Какое-то мгновение я гадал, что произошло. Мне казалось, что наш план провалился, к тому же я находился в таком состоянии, что было трудно свести воедино даже самую элементарную информацию. Я совсем упустил из виду, что Брэдли жив, не помнил даже, что всего один телефонный звонок еще может спасти меня и всю нашу миссию.
Я в замешательстве наблюдал эту сцену, пытаясь совладать с болью в ноге и запястьях. Кумали, подбежав к брату, сунула ему мобильник. Сарацин говорил по-арабски, но было понятно, что он спрашивал у сестры, что происходит. Хватая ртом воздух, она лишь показала на телефон. Сарацин взглянул на экран…
На него глядел его любимый сын, явно не понимающий, что происходит, но донельзя перепуганный. По лицу малыша струились слезы, но, поскольку его снимали, он изо всех сил старался улыбнуться. На его шею была надета петля.
