Они упали на землю, и я едва не лишился чувств от нахлынувшей боли, когда кровь стала вновь потихоньку циркулировать в моих распухших запястьях. Я сумел ухватиться за край ванны и подтянулся. Стоило мне наступить на разбитую ногу, как взорвались резкой болью поврежденные нервные окончания, и я чуть было снова не оказался в грязи, но как-то сумел устоять и протянул руку за телефоном.
Сарацин передал мне мобильник, но я, вместо того чтобы воспользоваться им, потребовал:
– Оружие!
Они отдали мне свои пистолеты. У Кумали была стандартная полицейская беретта, у Сарацина – швейцарский «SIG-1911», самое лучшее оружие, которое можно купить на черном рынке.
Беретту я сунул в карман, а «SIG» оставил в руке. Пальцы сильно распухли, и я отнюдь не был уверен, что в случае необходимости сумею выстрелить. Ступив на изувеченную ногу, я вновь ощутил приступ тошнотворной боли и взялся за мобильник.
– Бен? – Мой голос хрипел и дрожал; наверное, его было трудно узнать.
– Это вы? – спросил он.
Голос друга, который я уже не надеялся услышать, взволновал меня. Мгновение я молчал, только теперь осознав, что был на волосок от смерти.
– А кто ж еще? Включаю микрофон, Бен, – продолжал я, пытаясь вспомнить подробности нашего тщательно разработанного плана. – Вы будете слышать, что здесь происходит. Если со мной что-то случится, стреляйте в няню.
Убедившись, что Сарацин и Кумали приняли это к сведению, я дал отбой. Несмотря на недавние провалы в сознании, я понимал, что действовать надо быстро. И, повернувшись к женщине, сказал:
– Идите в туннель, спрячьтесь там и наблюдайте за берегом. Когда увидите, что ваши сообщники возвращаются, сразу же предупредите. Помните: если вы вздумаете вместе с ними напасть на меня, тот человек в Бодруме сразу услышит это. Вы знаете, чту он тогда сделает.
Она кивнула и убежала, стремясь как можно лучше выполнить мое задание, отчаянно желая спасти мальчика. Кумали была настолько этим озабочена и так сильно испугана, что вряд ли даже поняла: отныне она мой ближайший союзник.
Я повернулся к Сарацину, зная, что, какие бы муки уже ни вытерпел, самое трудное впереди: надо заставить его сказать мне правду и не дать себя запутать выдумками и дезинформацией.
– Мое имя Скотт Мердок, – произнес я, преодолевая страшную боль. – Я агент американской разведки. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Глава 40
Прошлой ночью я долго не мог заснуть, размышляя, как буду допрашивать Захарию аль-Нассури, если мне представится такая возможность.
Я решил, что единственная правильная тактика – беспрестанно задавать ему вопросы, не давая шанса угадать, на какие из них у меня уже есть ответ. Мне следует смешать знание и неосведомленность так искусно, чтобы Сарацин сам не захотел рисковать, обманывая меня. Проводить допрос надо очень быстро – тогда у него просто не будет времени на то, чтобы подумать и ввести меня в заблуждение.
Даже несколько часов назад это было бы трудной задачей, а теперь, получив тяжелые физические и душевные раны, я и вовсе не представлял, как с этим справлюсь. Единственная ошибка – и все мои усилия пойдут прахом.
– Имейте в виду, что если вы станете лгать, – сказал я Сарацину, – то достаточно всего одной попытки одурачить меня – и я вас застрелю. Вы знаете, что мой человек в Бодруме проинструктирован, как в таком случае поступить с вашим сыном. Вы меня поняли?
Я не стал ждать ответа.
– Кто нанял Патроса Николаидиса? – спросил я, опасаясь, как бы меня не подвел сорванный голос.
Этот с ходу заданный вопрос неприятно поразил Сарацина. Никто при мне не называл старого Быка по имени, и я заметил, что саудовец в полном недоумении, откуда оно мне известно. Но деваться ему было некуда.
– Моя сестра, – ответил Сарацин, пытаясь не показать своего изумления.
– Когда ей было двенадцать, она выиграла конкурс в написании эссе. По какому предмету?
– По английскому… В понимании английского языка.
«С кем, черт возьми, этот тип говорил? С нашей матерью? – наверное, думал аль-Нассури. – Откуда ему известны такие подробности?»
– В каком госпитале вам извлекали шрапнель из позвоночника?
– В одной из больниц в секторе Газа.
Я летал по всему миру, перепрыгивая через десятилетия.
– Занималась ли ваша сестра дайвингом?
– Отец научил ее в детстве.
Все правильно: ведь их родитель работал в Институте биологии Красного моря.
– Сколько вертолетов «хайнд» вы сбили?
Я проверил микрофон мобильника, отчаянно надеясь, что Брэдли записывает сказанное Сарацином: в моем состоянии полагаться на память не следовало.
Сарацин был изумлен: вот уже и до Афганистана дело дошло!
– Три, по другим сведениям – четыре.
Я видел на его лице вопрос: кто этот человек?
– Где вы купили свидетельство о смерти, когда закончилась война с Советами?
– В пакистанском городе Кветта.
– У кого?
– Откуда мне знать? Это было на базаре.
– Кто помог вам сделать документы на новое имя? – Я пристально смотрел на него.
– Мохаммед Абдул-хан.
Этот ответ прозвучал чуть-чуть тише всех других, и я расценил его как предательство. Уже хорошо.
– Говорите громче. Адрес дома, где вы в детстве жили в Джидде?
– Сами знаете. Вы же видели этот дом на фото.
– Да, я там был и сделал этот снимок. Где вы базировались во время войны в Афганистане?
– На Гиндукуше. Деревня называется…
Я не дал ему договорить: пусть думает, что ответ мне уже известен. Главное сейчас – ураганный темп вопросов.
– Гражданином какого государства вы стали по новому паспорту?
– Ливана.
Вот и первая удача: зная это, мы сможем отследить его перемещения, если возникнет такая необходимость. Вокруг нашего «призрака» возникали стены.
Брэдли, сидевший на кухне в бодрумском доме, плотно прижимал телефон к уху, чтобы все расслышать. На столе перед ним лежал лист бумаги, где он лихорадочно делал записи, стараясь угнаться за мной.
Позже Бен скажет, что, услышав, как звучал мой голос, он сразу сообразил: я нахожусь между жизнью и смертью.
Глава 41
Я действительно чувствовал себя на редкость скверно. Мечтал о пригоршне воды, вылитой на лицо, – о чем угодно, способном ослабить боль и унять охвативший меня жар. Но надо было продолжать допрос во что бы то ни стало.
– Кто такой Саид бен-Абдулла бен-Мабрук аль-Биши?
