По пути я ломал голову, что она делала в этой части города во вторник около девяти часов утра. Работала здесь или была туристкой, направлявшейся на смотровую площадку Южной башни, была водителем автофургона для развозки товаров или спешила на назначенную заранее встречу, скажем к адвокату? Почему, ну почему она здесь оказалась? Я не уставал задавать себе этот вопрос: получив ответ на него, я наполовину приблизился бы к своей цели.
Направляясь сюда, я толком не представлял, что ищу, и уж был совершенно не подготовлен к тому, что ненароком обнаружил. Но не будем забегать вперед.
Погруженный в раздумья о передвижениях убийцы в тот день, я не сразу заметил импровизированные мемориалы в память жертв одиннадцатого сентября, появившиеся по обеим сторонам дороги. Для тысяч людей, которые так и не смогли похоронить своих близких, эпицентр взрыва стал чем-то вроде кладбища. В первые недели после атаки террористов они приходили и молча стояли здесь – думали, вспоминали, пытались осознать произошедшее. Спустя месяцы они посещали эпицентр взрыва в дни рождения погибших, в День благодарения, на Рождество и другие праздники. Естественно, друзья и родственники оставляли здесь цветы, открытки и сувениры. Эти места поклонения теперь во множестве возникли вдоль заборов и дорог.
Почти рядом я увидел несколько мягких игрушек, которые принесли сюда трое маленьких ребятишек в память о своем погибшем отце. На проволоку была наколота их фотография. Я остановился, чтобы разглядеть ее получше: самому старшему было лет семь. На фото они запускали воздушные шарики, чтобы, как было сказано в написанной от руки записке, «любимый папочка мог поймать их на небесах».
Пройдя еще немного, я обнаружил своеобразные мемориалы, созданные родителями в память о своих детях. Прочитал стихи, написанные мужчинами, чьи сердца были разбиты, взглянул на фотоколлажи, составленные женщинами, едва сдерживавшими свою скорбь.
Странное дело, но среди всего этого горя я не испытывал чувства подавленности: мне чудился какой-то свет – триумф человеческого духа. Я представлял себе, как люди из этих разрушенных катастрофой семей дают обещание выстоять, несмотря ни на что, читал о мужчинах и женщинах, которые рисковали своей жизнью, чтобы спасти незнакомцев, видел множество фотографий пожарных, которые нашли здесь свою смерть.
Я остановился посреди этих самодельных мемориалов и склонил голову. Молиться я не стал, поскольку не религиозен и не являюсь, как говорят, воцерковленным человеком; нельзя даже сказать, что я был сильно взволнован таким количеством смертей. Я побывал в Аушвице и Натцвайлер-Штрутхофе, видел урны с прахом жертв битвы при Вердене и давно уже не испытывал потрясения от смерти в промышленных масштабах. Но меня подавляли такие многочисленные проявления обжигающего душу мужества – возможно, потому, что в своей собственной стойкости я сильно сомневался.
Боль и страдание запечатлелись в моем сознании очень рано, когда я совсем маленьким ребенком находился в квартире, где убили мою мать. Поймите меня правильно: я не так уж сильно боюсь смерти, единственное, чего я хочу, – чтобы она была быстрой и чистой. Меня всегда страшило, что я буду мучиться, как мама, не смогу избавить себя от боли, – именно в этом и состоял тайный ужас, поджидавший меня там, где гаснет дневной свет.
Храбрость этих простых людей, чья память была увековечена здесь, еще раз напомнила мне о недостатке собственного мужества. И с такими невеселыми мыслями я направился домой. Но именно в этот миг увидел белую дощечку, висящую на проволоке, едва заметную на повороте тропинки. Я бы и не заметил ее, если бы луч восходящего солнца случайно не вспыхнул на поверхности этой дощечки. Под ней лежало больше всего цветов, и это тоже привлекло мое внимание.
Аккуратным круглым почерком здесь были выведены имена восьми мужчин и женщин, рядом с каждым имелась фотография. Сопроводительная надпись свидетельствовала, что все эти люди были спасены из рухнувшей Северной башни одним человеком, нью-йоркским копом. Эта дань благодарности и любви была принесена восхищенной его мужеством девочкой-подростком, чья мать оказалась в числе выживших. Девочка перечисляла людей, спасенных этим полицейским: юрист в деловом костюме по моде восьмидесятых годов; биржевой маклер, торгующий облигациями, по виду типичный игрок; инвалид в кресле-каталке…
Когда я дочитал до этого места, мои глаза невольно метнулись к дощечке, и я увидел копа, сумевшего вытащить их всех наружу. Я легко узнал его: это был Бен Брэдли, фото которого я меньше всего ожидал здесь найти.
Когда Бен рассказывал мне в Париже, что попал в ловушку в Северной башне Всемирного торгового центра, я предполагал, что у него было какое-то дело внутри здания, но оказался не прав. Девочка-подросток рассказала мне подлинную историю. По ее версии, Бен находился на Фултон-стрит, когда самолет врезался в башню и ее огромный кусок взлетел в небеса, распустившись там диковинным цветком, оставив на здании зияющую брешь.
Обломки дождем сыпались на землю, люди бежали прочь от башни, а Брэдли приколол к воротнику рубахи значок полицейского, отбросил в сторону пиджак и ринулся к зданию. Как и всех жителей Нью-Йорка, судьба в этот необычайно трагический момент проверяла его на прочность, и он с честью выдержал испытание.
Пять раз Бен вбегал в здание и выбирался наружу, снова и снова взбираясь по аварийной лестнице навстречу потоку устремившихся вниз людей, высматривая, кому помочь, кого надо спасать. Первые из двух сотен выпрыгнувших из окон с криками пролетели вдоль фасада. Бен, стоя на площадке тридцатого этажа, прикрыл рот рубашкой, чтобы хоть как-то дышать. Значок полицейского, единственное, что удостоверяло его личность, он потерял.
Ожидая для себя самого худшего, Брэдли вошел в какой-то опустевший офис и, обнаружив там фломастер, написал на руке свое имя и номер телефона Марси. Выглянув в окно, он просто глазам не поверил: на расстоянии ста двадцати футов от них рушилась Южная башня. До этого он даже не знал, что она тоже подверглась атаке.
Бен ринулся к аварийной лестнице «А» и здесь услышал от кого-то, что выше ждет помощи инвалид в кресле-каталке. Из рассказа девочки я узнал, что Брэдли и был тем мужчиной средних лет, который призвал на помощь добровольцев и, найдя троих, поднялся с ними по лестнице. Обнаружив беспомощного человека, они подхватили его эвакуационное кресло и тащили вниз все шестьдесят семь этажей.
Девочка написала в своем отчете, что вся их команда сумела как-то выбраться между первым и вторым этажами наружу вместе со спасенным ими инвалидом. Охваченные ужасом при мысли, что башня вот-вот обрушится окончательно, они тут же кинулись врассыпную. Лишь один из спасателей, крупный молодой мужчина, страховой агент, сообразил, что они бросили свою ношу, и нашел в себе силы взяться за свой край эвакуационного кресла и взвалить инвалида на плечи. Он крикнул Брэдли, чтобы тот удирал поскорее вместе с двумя другими – охранником и валютным дилером.
Двумя минутами позже мир рухнул в тартарары: вся Северная башня обвалилась до самого основания. Жизнь и смерть в эти минуты зависели от случая: страховой агент и инвалид укрылись от падающих обломков в дверном проеме, который, казалось бы, не давал никакой защиты, и остались невредимы. Охранника в десяти футах от них со всей силы шарахнуло большим куском каменной кладки – он умер мгновенно. Брэдли и валютный дилер спрятались под пожарную машину, заваленную обломками бетона. Пойманный в эту ловушку, где еще оставалось немного воздуха, Бен лежал, тесно прижатый к своему товарищу по несчастью, тридцатидвухлетнему миллионеру. Тот, умирая, успел передать Брэдли прощальное послание своей семье.
