Рита смелой журналисткой была и о работе согласительной комиссии не раз писала жесткие материалы. Поэтому, видимо, на нее и случилась у замминистра такая реакция…
Немногие начальники ведут себя, как этот зам. Большинство же просто не замечают журналистов, да и обычных людей. «Путину буду писать!» – время от времени слышит Ольга от тех, кто устал биться о стену, отделяющую от них местные власти. Потом, при следующей встрече, интересуется: «Написали?» – «А?» – «Вы говорили, что Путину писать будете». – «А-а, – тяжелый взмах руки, – толку-то… Ему и не донесут мою цидульку, выкинут… Да и что я напишу? Не умею я, а умеющим платить надо…»
Ольга считала себя неглупой, образованной, умеющей размышлять, владеющей словом, но и она не понимала, как сформулировать подобное письмо. Фактов несправедливости и воровства были сотни, но их заслоняла, придавливала одна большая несправедливость, одно глобальное нарушение прав человека – затопление обитаемой земли из-за строительства предприятия, – которое из-за своей глобальности иногда начинало казаться нормой. И появлялось сомнение: вероятно, так и должно быть, иначе быть не может, и все эти претензии отдельных людей, их жалобы – это нечто неизбежное в таком огромном деле, какое делается там, на реке?
Она быстро гасила в себе эту полубезумную мысль, ругала себя, но не удивлялась ей – так непреклонны были начальники, так уверенно они доказывали: в целом всё в пределах закона, всё в штатном режиме, недовольные бывают всегда, – что поневоле им начинало вериться.
А потом вдруг еще вчера, казалось, готовый отдать жизнь за то дело, которому свято служил, увольняется по собственному желанию или его отправляют в отставку, увольняют, а то и заводят на него уголовное дело, берут под стражу… Да, еще вчера высокий, широкоплечий мужчина с серьезным, жестким лицом доказывал: «Это дело государственной важности! Тысячи людей стремятся скорее построить, запустить, поднять регион в ряд промышленных центров, а вы!.. Стыдно, преступно совать палки в колеса такому важнейшему процессу!» Еще вчера стыдил, предупреждал об уголовной ответственности, а сегодня уже за решеткой, подозревается в хищении в особо крупном размере, суд рассматривает меру пресечения… Уволившегося с месяц назад неожиданно объявляют в международный розыск, сообщают в новостях, как он, оказывается, выводил средства за рубеж…
Места же этих уволившихся, уволенных, отставленных, арестованных занимают другие – такие же представительные, серьезные, умеющие говорить складные и горячие речи, выразительно декламирующие тексты законов и постановлений. И к простым людям эти относятся так же – как к чему-то лишнему, путающемуся под ногами, мешающему двигать важное, значительное вперед.
На некоторых должностях за последние шесть-семь лет сменилось трое-четверо деятелей. И даже туда, где несколько предшественников оказывались в заключении, не боялись идти. Садиться в те же кабинеты, руководить, подписывать документы, а потом отправляться в СИЗО…
Раньше Ольга не могла понять, как вот при Сталине не было пустующих постов в ОГПУ, НКВД, – ведь знали же, что до них несколько человек были расстреляны, а все равно шли, работали и затем спускались в расстрельный подвал, подставляли затылок. Или понимали, что без этого государству нельзя, или надеялись, что их-то не тронут, что они станут последними в этой цепочке?
И нынешние, наверное, тоже надеются. Тем более что теперь не расстреливают…
Снова пухнут, как подкисшее тесто, в голове сомнения, снова туманит смута: если этот, и тот, и еще тот, и тот, осужденные или подозреваемые кто в хищении, кто в мошенничестве, кто в нецелевом использовании миллионов, распекали и стыдили других, то где гарантия, что и остальные, пока уважаемые, тоже не воруют тем или иным способом? Вон тот, ушедший с такого высокого поста по собственному желанию, неужели не унес с собой миллионы? А этот и этот?.. А может, и выше, много выше тоже далеко не все чистые и честные. Деньги всем нужны…
Хотелось не думать, не обращать внимания, не находить плохое. Или хотя бы не принимать близко к сердцу. Пыталась убедить себя: «Занимаешься этим, потому и кажется, что все ужасно. Дворники тоже наверняка уверены, что все вокруг только тем и занимаются, что мусорят, врачам кажется, что все болеют, полицейским – что все закон нарушают, каждый – преступник, сантехникам – что у всех протекают краны… Нужно просто выполнять свои обязанности и не доходить до психологии. Станешь философствовать, копаться в себе – и свихнуться немудрено. Надо слегка отстаняться».
Снова и снова уговаривала себя относиться ко всему легче, спокойнее, а действительность, как назло, подкидывала новые и новые факты, которые ранили, возмущали… И вот – еще два известия, которые в очередной раз свели на нет все уговоры. И сами по себе они были из ряда вон, да к тому же касались людей, которых Ольга хорошо знала, – Дмитрия Маслякова и Алексея Брюханова. Первого жестоко избили, и теперь он в Колпинской больнице, и второй тоже в больнице, в Канске, с подозрением на сибирскую язву.
Поняла – надо ехать. Сказала мужу.
– Ты же обещала, что без командировок. – Максим мгновенно осунулся, стал немолодым, усталым. – И Насте в школу в понедельник.
– Ну, я на пару дней… – Она почувствовала себя чуть ли не изменницей, рвущейся из семьи; рассердилась на себя, на мужа за это чувство. – Максим, это мой долг – рассказывать людям, что там делается. Одного изувечили, другой с сибирской язвой…
– Но можно же по телефону, скайп у них там есть наверняка… С родственниками списаться по электронке…
– Нет, это не то. Надо своими глазами. – И Ольга торопливо заверила: – С Брюхановым, у которого сибирка, лично, конечно, не буду встречаться. Да меня и не пустят. С врачами поговорю, историю болезни, может, удастся увидеть… Обещаю с Брюхановым не контактировать!
Муж как-то криво, половиной лица усмехнулся на это обещание. Постоял, глядя в сторону от Ольги, пожал плечами:
– Решай сама. Я не могу запрещать.
Ольга поцеловала его, пошла собираться.
– Как поедешь? – остановил Максим. – И куда – в Канск, Колпинск?
– Сначала в Канск, думаю…
– Давай я звякну ребятам, наверняка кто-то сегодня-завтра едет в ту сторону.
– Я на автобусе лучше. С людьми по дороге поговорю, послушаю.
– Как знаешь…
Автовокзал почти в центре города. Главное здание, высокое, каменное, со шпилем, уже давным-давно превратилось в торговый центр – ряды из стеклянных будок-магазинчиков. Торгуют всем подряд – от запчастей для автомобилей до конфет и детского питания.
Иногда в это здание поднимается – лестница длинная – какая-нибудь старушка, долго бродит по узким проходам меж магазинчиков, недоуменно смотрит на платья, безголовые манекены, игрушки в витринах, лифчики, рыболовные снасти, пылесосы и наконец спрашивает дрожащим от немощи голосом одну из продавщиц:
– А где тут кассы-то?
– Вот у меня касса, – говорит продавщица.
