— Хорош! — зашлась в кабине счастливым смехом Вера Аркадьевна. — Придется тебя бесплатно в «Аркадии» обслужить! Как пострадавшего на ниве!
— Мыло, мочалка, шампунь, полотенце, зубная щетка, чистое белье, — продиктовал я, вытирая лицо.
— Это что за список? — Европа медленно повела «Тойоту» по узкой дачной улочке.
— Все необходимое, чтобы стать настоящим мужчиной, — пояснил я. — Это к тобой уже перечисленному.
— Ах ты!.. — Она, не договорив, остановила машину у окрашенных в густой синий колер железных ворот.
Трехэтажный, ветхий даже отсюда дом темнел в глубине участка за высокими соснами. Окна в нем были погашены. Учитывая наступившие сумерки, это выглядело подозрительно.
— Почему у бабушки свет не горит?! — с тревогой спросила у меня Европа.
«Жила-была старушка, вязала кружева, и, если не скончалась, — она еще жива», — зазвучала в моей голове старая английская песенка.
— Сейчас узнаем. — Я вылез из «Тойоты» и побрел, утопая по колено в сугробах, к темному дому.
ГЛАВА 25
ЖИЛА-БЫЛА СТАРУШКА…
Дом вблизи оказался куда неприступней, чем это привиделось мне с дороги. Окна первых двух этажей были забраны прочными дубовыми ставнями, а где ставни были открыты — стекла надежно предохраняли витые кованые решетки. Два стреловидных окна мансарды украшали витражи, сюжеты которых снизу, да еще и в сумерках, разобрать я затруднился.
На коньке черепичной крыши помимо спутниковой антенны торчал флюгер в форме плоского петуха. «Посади ты эту птицу, — молвил он царю, — на спицу; петушок мой золотой будет верный сторож твой». Так рекомендовал пушкинский звездочет. Петух из гнезда Маевских, не столь родовитых, как династия царя Додона, был ржаво-бурый, точно вынули его из духовки.
«Вот погоди! — ворчал мой дядя. — Клюнет тебя жареный петух в задницу — узнаешь, каково не в свое дело соваться!»
Порыв ветра прошумел в разлапистых ветках дачных сосен, и петух угрожающе заскрипел. «Не настала ли пора задницу поберечь?!» — вздрогнул я суеверно.
Пока Вера Аркадьевна определяла свою «Тойоту» в кирпичное стойло, я обошел дом по периметру. Со стороны, обращенной к лесу, я заметил порядком уже заметенные и оттого едва различимые следы, ведущие от забора к толстому громоотводу, лепившемуся по углу дачи. Задравши нос и всматриваясь в темноту, я как будто заметил, что витраж крайнего мансардного окошка с этой стороны был выставлен. Проверить наверное можно было лишь изнутри, куда, впрочем, меня уже настойчиво и приглашали.
— Угаров! — неслось от входа. — Угаров, ты где?! Ну где же вы, Александр?! Уверяю! Дом у нас со всеми удобствами!
— Кто б сомневался, — пробормотал я, ступая обратно.
— Ты живой?! — Европа бойко обмахивала на крыльце веником запорошенные сапоги.
— Раз десять за последние двое суток задавали мне этот идиотский вопрос, — ответил я без ложной вежливости.
— Спит, что ль, баба Руфь? — Распатронив сумку и выдернув нужный ключ, Европа склонилась над замком.
Когда я поднялся на веранду, она была уже внутри.
— Ба, ты дома?! — Протащив за собой через «холодную» бумажные мешки с продуктами — мне они доверены отчего-то не были, — Вера Аркадьевна плечиком толкнула обитую дерматином дверь, ведущую во внутренние покои.
— Ну-ка! — Быстро догнав Веру, я поймал ее за хлястик и отдернул назад.
Она посмотрела на меня с недоумением.
— Где? — спросил я тихо.
— Слева! — прошептала Вера, проникаясь чувством опасности.
Слева на стене я нащупал выключатель. Шарообразный салатный плафон в бронзовой обертке озарил анфиладу: ряд закрытых комнат по обе стороны коридора тянулся до лестницы, ведущей наверх. Сунув руку за пазуху, я медленно двинулся вперед по ковровой дорожке. Скрипнула рассохшаяся половица. Ей вторил щелчок взведенного курка за дверью напротив.
— Вера?! Это ты?! — громко спросил напряженный женский голос. — Если не ты — буду стрелять!
— Я это, ба! Кто ж еще?! — Европа, замершая у входа, живо опередила меня и влетела в комнату.
Посреди комнаты, освещенной шандалом в четыре свечи, венчавшим нефритовый столбик-подставку, лицом к двери сидела в кривоногом кресле седая стройная старуха с поджатыми губами на суровом лице. На коленях ее лежала двустволка.
— Ты что же это, ба?! — чуть задержалась Вера, но тут же кинулась к ней обниматься. — В охоту разве собралась?!
— А собак не слышно, — прокомментировал я задумчиво.
Шаркать и кланяться перед старухой я не рвался: «Успеется!» А касательно же собак вопрос был не досужий: редкие хозяева не держат на таком распространенном участке пару зубастых сторожей.
— Собак бабушка не терпит, — пояснила Европа. — «Конвой, — говорит, — мне в той жизни надоел!» Охрану из дома выперла! Отец сердится, но поделать ничего не может. Глупо, да?!
— В доме кто-то есть, — отстраняя Веру, произнесла вдруг молчавшая до этого старая женщина.
Я ее понял правильно. И, поняв, отступил в коридор.
— Наверх одна лестница? — спросил я, прислушиваясь.
— Нет! Вы что, серьезно?! — Вера перевела взгляд с бабушки на меня.
— Всех прошу оставаться на местах, — официально предупредил я притихших женщин. — В людей без меня не стрелять. Даже в тех, которые — не Вера.
По лестнице, снабженной широкими отполированными поручнями, я поднимался неспешно и без опаски. «Кто-то», кто бы он ни был, если был вообще, вел себя как робкий чердачник. Или как смелый бомж. Другой бы не полез по громоотводу, рискуя свернуть себе шею, а высадил бы стекло ближайшей неохраняемой дачи, каких в поселке было тринадцать на дюжину. Во всех случаях этот «кто-то» вряд ли заслуживал пули.
Взойдя на второй этаж, я бегло его осмотрел: четыре комнаты крест-накрест со столовой в центре. Большой овальный стол, как и стулья вокруг с покатыми спинками, — все было спрятано в белые чехлы. Знать, давно семья вместе не собиралась. Два гобелена скромного достоинства с пейзажами на фоне виноградных холмов оживляли стену столовой. Между ними — портрет в тяжелой золоченой раме: седобородый старец со впалыми щеками и утопленными глазницами в сюртуке с медалькой на синем банте. Видно было, что Эль Греко здесь хотел заночевать, да передумал. Я стер пыль с латунной таблички посреди южной стороны багета. «Невельсон Исаак Аркадьевич» — гласила она со всеми подобающими «ятями». Ниже и более мелко: «Почетный гражданин Боровска, провизор». «Понимаем-с! Руфь Аркадьевна у нас — внучка провинциального аптекаря!» — Я еще раз осмотрелся. Более, кроме старца с медалью, никого подозрительного на втором этаже не сыскалось. И я полез на мансарду, отсеченную деревянным люком от нижних помещений. Приподняв бесшумно тяжелую крышку и не получив при этом пинок в лицо, я проворно выбрался в тесный коридорчик с двумя только уже окрашенными белой эмалью дверьми.
