— Если бы преодолела свое нежелание рассказать о Тамаре. Ты знаешь, она ведь тоже исчезла?
— Исчезла? — повторила она сухим, безучастным голосом. — Что ты хочешь сказать?
— То, что сказал.
Я посвятил ее в перипетии своей погони за Тамарой, стараясь не тратить много слов. Она раздумчиво помотала головой и с недоумением взглянула на меня.
— Но какая тут связь с твоим приятелем?
— У них были слишком тесные отношения.
— Глупости, — решительно бросила она. — Я достаточно хорошо ее знаю, чтобы не принимать всерьез эти отношения. Могла бы открыть тебе тьму тьмущую таких отношений. Поверь, я знаю, что говорю. Некоторое время я была у нее… явочной — или как это там называется.
— Связной, — усмехнулся я.
— Да-да, связной. — Она раздраженно отвела скользнувший к глазу локон. — Бывало, мне одновременно звонили по нескольку воздыхателей. На твоем месте я бы не делала поспешных выводов.
— Но ради Бориса она порвала со своим шефом. Это разве ни о чем не говорит?
— Шефом?
— Неким Вайсманом, недавно скончавшимся вице-президентом «Универса». Слышала?
— Слышала. — Зеленые искры метнулись в меня, и она протянула: — Дааа, многое же ты разузнал. Только все не так. Не из-за твоего Бориса. Разразился большой скандал, даже жена приезжала из Германии. Собственно, это Вайсман с ней порвал — супруга добилась.
— Но ведь они не живут вместе. Я имею в виду — Вайсман с женой.
— Не знаю. Там какие-то странные отношения. Во всяком случае, он с ней очень считался. И, говорят, был сильно привязан к сыну.
— У них есть ребенок?
— Да, мальчик. Что-то около семи лет. Живет в Германии, с матерью и бабушкой.
— А что из себя представляет жена?
— Это тебе зачем? — Она окинула меня пытливым взглядом.
— Так, полюбопытствовал.
— Инга, моя подруга — та, что уехала, рассказывала о ней как о сущей мегере. Благодаря ее деньгам Вайсман и пошел в гору. Да, не смотри на меня так недоверчиво. Она из богатой семьи — отец ей оставил большой капитал. Но скупая до ужаса, из-за копейки, говорят, удавится. Даже не удавится — убьет.
— Так-таки и убьет, — съязвил я.
— Говорю, что слышала, — обиделась она. — В последний год у них крепко разладилось. Как будто она требовала, чтобы он изъял деньги из банка и перевел в Германию. А он сопротивлялся. Да еще его романы — сначала с Ингой, потом с Тамарой.
— Черт подери! — вырвалось у меня. — И с Ингой? Содом какой-то.
— Знаешь, если бы он умер не своей смертью, я бы прежде всего подумала на жену.
— Он умер своей смертью. А жена была в Германии.
— Сейчас это делается очень просто, ты ведь знаешь. Найти киллера — не проблема. А речь идет о больших деньгах.
Мне изрядно прискучили эти женские перетолки, и я невольно скаламбурил:
— Ладно, оставим в покое покойника. И его жену тоже. Мне до них дела нет. Но вот муж ее — Тамары, разумеется…
— Что муж? — недовольно промолвила она и мило насупилась.
— Расскажи мне о нем.
— Мне нечего рассказывать. Мужик как мужик. У нас с ним с самого начала сложились довольно холодные отношения. Наверное, он подозревал, что я покрываю подругу. А с тех пор как они разъехались, я его ни разу не видела.
— У меня создалось впечатление, что он в курсе — про Тамару и Бориса. Похоже, он что-то скрывает.
— Ты с ним общался?
— Сподобился, — признался я. — Довольно-таки неприятный тип, скажу тебе. Не может он быть как-то причастен к их исчезновению?
— Федор? — Она выдавила раздраженный смешок. — Господи, да он мухи не обидит. С виду грозный, но только с виду. Тамара вертела им как вздумается. Нет, положительно тебя заносит.
Наталья умолкла и заметно скуксилась. Я тоже виновато затих. Проследил, как изящные пальцы ловко выловили из пачки сигарету, поднес огоньку и закурил сам. Она сердито сказала:
— Ты учинил мне настоящий допрос. С пристрастием.
— Прости, — повинился я и пошутил: — С такой очаровательной женщиной никак нельзя без пристрастия. По секрету скажу. — Я наклонился, отодвинул мягкую прядь волос с маленького ушка и прошептал: — Ты самая обворожительная, самая обольстительная, самая…
Она приложила пальцы к моим губам, улыбнулась и тоже прошептала:
— Докажи.
Я отобрал у нее сигарету и загасил в пепельнице. Потом обнял рукой за плечи, подхватил другой под коленками, поднял, крякнув от полузабытой боли в боку, и потащил в спальню.
9
Меня разбудило непривычное для холостяцкого уха движение в квартире. На кухне что-то брякнуло, тихо клацнуло. Зашелестело. Еще в глубокой дреме, я весь обратился в слух. Потом появилось ощущение, будто кто-то на меня смотрит. Я выкарабкался из похмельной одури и со скрипом расщепил веки. В дверном проеме стояла Наталья. Она была уже совершенно одета. Бодрая, свежая, элегантная. Я бросил взгляд на будильник — время едва подступало к восьми.
— Уже уходишь? — пробурчал я. — Так рано?
— Мне пора. Надо заскочить домой, привести себя в порядок. А ты спи. Дверь только запри за мной. Или она у тебя захлопывается? — Я пробормотал, что сейчас вот очухаюсь и провожу ее, и стал тяжело сползать с кровати. Но она рассмеялась: — Спи-спи, отпускник. Сама доберусь. — И упорхнула, прежде чем я успел встать на ноги.
Я поплелся в прихожую, запер дверь. Подумал, что могу еще с часок посопеть в подушку, и завалился в постель.
Но осуществить благостное намерение не удалось. Едва я закрыл глаза, как в гостиной загундосил телефон. Пришлось подняться. Я сорвал трубку и раздраженно гаркнул: «Алло!»
— Григорий Сергеевич?
Голос явно принадлежал немолодой женщине и был мне совершенно незнаком. На миг испугом зашлось за грудиной: не стряслось ли чего с мамой? Даме пришлось дважды назваться, пока я уразумел, кто говорит.
— А, Майя Гаевна. Простите, не узнал.
— Гришенька, милый, — запричитала та, — у нас беда! Милочку взяли в больницу. Она просила вам позвонить. Бедная девочка! Будто кто порчу наслал, так и сыпятся напасти разные.
— Тихо, Майя Гаевна. Успокойтесь. И объясните толком: что с ней, сердце?
— Какое там сердце! Бандюга к ней вломился. Спозаранку. Видно, не ведал, что хозяйка с дачи вернулась, хотел без помех квартиру обчистить. А тут Милочка дома. Ох, Гришенька, ее очень сильно избили! — Я на минуту точно дара речи лишился, выжал нечто похожее на стон и онемел. — Гриша… Григорий Сергеевич! Вы меня слышите?
— Слышу, — надсадно выдавил я наконец. — Вы знаете, как это произошло?
