На дорогу, однако, следовало позаботиться о хлебе насущном. Мой одурманенный ночным возлиянием желудок пробудился к активной жизни и настоятельным урчанием напоминал, что, кроме кофе, я с утра ничем не удосужился его ублажить. Я как раз свернул на Садовое кольцо и вспомнил расположенную где-то по пути уютную пиццерию. Недавно как-то занесло туда случаем, и мне довелось там отведать это итальянское крошево в некоем особом, фирменном приготовлении. Я взял вправо и вскоре различил аршинные зеленые буквы под поварским колпаком.
Завернув в ближайший переулочек, я припарковал машину, взобравшись бочком на тротуар, и устремился навстречу дразнящему благоуханию. Было начало одиннадцатого — час, очевидно, неурочный. В небольшом помещении — мест на пятьдесят — занятыми оказались лишь три-четыре столика. Я примостился неподалеку от стойки, и через пять минут усатый кавказец расставил передо мной тарелку с аппетитным ломтем горячей пиццы и бутылку «Боржоми». Фирма не подкачала, угощенье могло удовлетворить самый привередливый вкус. Я вмиг умял половину порции. Потом замедлил темп, смакуя каждый кусок, и уже подумывал, не повторить ли заказ, когда ненароком поднял глаза — и остолбенел: в дверях возник Федор Ломов.
Секунду-другую я не верил и продолжал по инерции жевать. Но это чудное гривастое видение, вздернув тонкие усики, хищно оскалило зубы. И злобно-торжествующим взглядом заверило, что зрение меня не обманывает. Он смотрел, как кот на загнанную в угол мышь, причем кот, убежденный, что бедному грызуну некуда деваться. Пицца неожиданно стала горькой и жесткой. Я с трудом сглотнул и отодвинул тарелку.
Ломов постоял на пороге, театрально поигрывая плечами, потом медленно, с развальцей, направился к моему столику. Я силком удерживал на лице маску невозмутимости, но, видимо, он что-то прочитал в глазах — что-то, явно пришедшееся ему по душе, и скривился в довольной ухмылке. В агрессивности его намерений сомневаться не приходилось. Мелькнула, правда, мысль, что, быть может, он не отважится на грубое насилие — здесь, прилюдно. Но тут же упорхнула, потому что он уже зловеще навис надо мной, как статуя Командора, и совсем не по-командорски процедил:
— Ну что, пидор, думал, не поймаю. Что ты там лопотал про воспитанных людей? Сейчас я тебя, курва, буду воспитывать. Так, что год тюфяком на койку заляжешь, понял?
— А-а-а, — протянул я с деланным удивлением, — это ты? Каким ветром тебя занесло — на улице вроде бы штиль?
— Сейчас я тебе устрою ветер, — вспыхнул он. — Но сначала ты, гребаный мудила, скажешь, что наплел ментам?
Я огляделся. Перебранка уже привлекла внимание: усатый кавказец за стойкой беспокойно зыркнул глазищами, лица нескольких посетителей с любопытством вскинулись в нашу сторону.
— Послушай, — тихо проговорил я, — шел бы ты своей дорогой. Я не хочу скандала.
— Ах, не хочешь, сука, — ощерился он и потянулся рукой к лацкану моей ветровки. Отшатнувшись, я резко вскочил, опрокинув хилую табуретку, и попятился к стойке. Ну вот, подумалось тоскливо, опять тебе быть битым. Я сознавал, что не смогу одолеть его в драке, но все во мне взвилось в бешеном протесте. Злая усмешка Феди неотвратимо надвигалась на меня. Я прижался спиной к прилавку, скосил глаза и углядел какую-то круглую металлическую штуковину — то ли пепельница, то ли причудливая массивная розетка. Рука автоматически метнулась назад, и пальцы, растопырясь, неуклюже ухватили увесистый снаряд. Я рванул плечом, всем телом и с разворота бросил плашмя вооруженную длань навстречу ухмыляющейся морде. И случилось чудо, ошеломившее меня самого: я его достал — ни на что не рассчитывая, случайно, с лету. Тяжелая блямба размашисто впечаталась в ухо. В каком-то ступоре, не веря, я смотрел, как он качнулся, издав глухой ухающий звук, как у него подломились ноги, точно кто-то подсек их сзади, как он упал на колени, согнулся, ткнулся лбом в пол и замер в позе молящегося мусульманина.
У нас любят жалеть поверженных, кто бы они ни были. С негодующими возгласами повскакали с мест немногочисленные зрители. Сзади, распластавшись поперек стойки, усатый хозяин заведения ухватил меня за шиворот и почти стянул куртку с плеч. Я вышел из оцепенения, понял, что еще сжимаю спасительный биток, развел сведенные пальцы и отбросил его. Надо было уносить ноги — немедленно, пока сердобольные самаритяне не подключили блюстителей порядка: меня совсем не устраивало вновь вляпаться в милицейские игры, да еще из-за дебоша в общественном месте.
Я резко дернулся, высвобождая ворот из цепких лап кавказца. Куртку перекорежило, и из кармана неожиданно вывалился под ноги пистолет — черт подери, я совсем про него позабыл! Торопливо нагнувшись, я подхватил игрушку, выпрямился и запихнул ее обратно в ненадежное хранилище. Наступившая внезапно мертвая тишина изумила меня. Я обвел взором окрест себя и узрел испуганные физиономии — похоже, мой газовик произвел впечатление серьезного оружия. Ни времени, ни желания разубеждать почтенную публику не оставалось: сраженный Федор зашевелился, приподнял голову и замотал ею, как баран, налетевший на новые ворота. Я перенес взгляд на хозяина, застывшего с широко открытым ртом, вспомнил про съеденную пиццу, вынул сотню, щедро бросил ее на прилавок и стремглав ринулся к выходу.
Метрах в трех от «девятки» стояла черная «Альфа-Ромео». Я подбежал к своей машине, быстро завелся и рванул с места. Но тут же тормознул — вспыхнула мысль, что иномарка вполне могла принадлежать Федору. На всякий случай зафиксировал номер и снова газанул. В конце переулка юркнул налево, потом еще раз свернул, попетлял немного, и к тому времени, когда выбрался на Кутузовский, горячка отпустила и я окончательно расслабился.
Каким-то странным кульбитом в сознании происшествие укрепило меня в намерении ехать в Облатовку. Быть может, сработал животный инстинкт, побуждающий убраться куда-нибудь подальше — туда, где никто не догадается тебя разыскивать. Я встроился в густой транспортный поток и надолго прописался во втором ряду. Ровное движение позволяло держать умеренную скорость и контролировать обстановку, не особенно напрягая внимание. И спокойно обдумать ситуацию.
Хотя какое уж тут спокойствие. Сам факт, что я стал объектом столь бурной и неуправляемой ненависти, нагонял весьма неприятные чувства. И чем это проняла Ломова наша бдительная милиция? Мои туманные намеки при той дурацкой встрече, разумеется, дали ему повод подозревать, что именно я снабдил сыскарей некими опасными для него сведениями. Но что, интересно, они могли предъявить ему — до такой степени его взбудоражившее и взбаламутившее? Появление Ломова в пиццерии не было конечно же случайным. Выходит, он следил за мной. Где и когда Федор Ломов сел на хвост? Неужели караулил у дома ни свет ни заря и затем два с лишним часа сопровождал, чего-то выжидая? Что это, злобная мстительность несколько свихнутого малого? Или все гораздо сложнее и серьезней, чем я в силах сейчас представить? Я попытался сообразить, не мелькало ли по пути нечто похожее на черную «Альфа-Ромео». Но тотчас же вспомнил, что имею дело с профессионалом, наверняка обученным искусству наружного наблюдения. Мне сделалось как-то неуютно, даже всего передернуло от тревожного ощущения беззащитности: черт знает, кто еще мог неприметно увиваться вокруг меня — и неизвестно, с какими помыслами. В голову шмыгнула курьезная прибаутка Сашиного начальника. Я усмехнулся: вот так-то, милейший господин Рогов. Ходи осматриваясь.
