Примирительно положив руку на плечо, я притянул ее к себе. Она повернула ко мне загорелое лицо и кольнула безучастным взглядом. Потом дернулась и резко отстранилась, ненароком зацепив локтем и смахнув с софы сумочку. Я услужливо пригнулся. Среди вывалившихся разных разностей — пудреницы, пилки, розовой косметички и чего-то еще — у ног моих темнел пистолет. Я поднял его. Газовик — почти как мой, лишь чуть потяжелее и с какой-то непонятной нашлепкой на стволе. Она тотчас отобрала его, наклонилась, подхватила сумку и впихнула внутрь.
— Забавно, — усмехнулся я и тупо схохмил: — Вокруг меня сегодня так и сыпятся пистолеты. Как спелые яблоки на Ньютона. Зачем он тебе?
— Полагаешь, незачем? — хмуро спросила она.
Я кивнул. Сумасшедшее время — сумасшедшая атрибутика. Когда неизвестно, что и кто подстерегает тебя за углом, — ходи осматриваясь. А уж одинокой женщине, да еще такой соблазнительно красивой, впору запастись гранатометом. Я хохотнул в уме, представив ее с этим грозным оружием.
Мы одновременно выбрались из-за стола. Я помог ей собрать пожитки, и, когда выпрямился, мы оказались лицом к лицу — стояли так близко, так нестерпимо близко, что на меня дохнуло теплом загорелого тела и запахом дорогих духов. Я обнял ее и потянулся к губам. Чувствовал, что она вся напряглась, пытаясь высвободиться, но меня вдруг обуяло неуемное, бешеное желание — до помрачения разума, до дрожи в коленях. Она сказала: «Не надо». Однако отпустить ее было свыше моих сил. Руки будто обрели собственную волю: одна крепко сжимала ее, притиснув к груди, другая задрала кофту и неловко потянула вверх, потом метнулась вниз, наткнулась на замочек молнии на юбке и лихорадочно задергалась. Она откинула голову, обдала меня странным — отчужденным, что ли? — взглядом и, внезапно расслабившись, процедила бесстрастно:
— Хорошо. Отпусти… Я сама.
Я отпустил — или заставил себя отпустить. Она скинула кофту, обошла меня и направилась в спальню. На ватных ногах я поплелся за ней — уже жалея, уже нутром ощущая, что совершаю несусветную глупость.
Все было не так, все было безотрадно и безрадостно. Она отдалась покорно и даже не пыталась изобразить страсть. Так за шлагбаумом пережидают тягучее громыхание надоедливо мельтешащего поезда. Потом, когда вез ее домой, я нашел более точное определение: не отдалась, нет — позволила собой овладеть.
Почти всю дорогу мы промолчали. Я терзался угрызениями, злился — на себя, на нее? — и маялся, выискивая в голове правильные слова. Она тоже сидела безгласно, отворотясь к окну, — отрешенная и безмерно далекая. Только на подступах я выдавил наконец жалкое:
— Прости, пожалуйста. Не знаю, что на меня нашло.
— Не надо, — отозвалась она равнодушно. — Все правильно. Просто… Я сама, наверное, виновата. Дала тебе повод думать, что у нас может сложиться что-то большее, чем… — она поколебалась и докончила: — …Чем просто дружеские отношения. Пойми меня верно: дело не в настроении, я размышляла об этом с первого дня. Мы с тобой слишком разные люди. Нам не надо было вообще сближаться. Я уже раз обожглась. И не хочу больше. Понимаешь, не хо-чу. Нет, не стоит, не нужно нам больше встречаться. Давай останемся просто друзьями.
Меня отодвигали в друзья. Затертая, как коврик в общественных приемных, формула милосердной отставки — от души и тела.
— Не торопись, — пробормотал я. — Ведь нам было хорошо.
— И к тому же я все равно уезжаю, — бросила она. — Через четыре дня. Так что…
— Так что тем более не торопись. Давай не будем рубить сплеча. Езжай. А вернешься — встретимся и поговорим.
Она повела плечами, помолчала и, точно отмахиваясь, согласилась:
— Ладно. Когда вернусь, посмотрим.
Потом опять были те же улицы, фонарь, подъезд. Я высадил ее, проводил до двери. Потянулся к губам — она отвела голову, небрежно смазав прощальный поцелуй, и помахала ручкой.
Движение на мостовых поредело. Я прибавил скорость и помчал с нарушением всех и всяческих правил — вихлял, рисково лавировал, обгонял на грани фола. В общем, лихачил. Просто чтобы не думать. Однако же думалось. Все правильно, думалось, ну встретились двое — и что из этого? Она обожглась. И я ведь тоже обжегся, и отнюдь не жажду разного рода сложностей и треволнений. Впрыгнул на ходу в несущийся поезд — и будь готов в любой момент соскочить с вагонной площадки. «Приник и отник». Главное — не терять головы. Не терять головы, — мысленно повторил я и усмехнулся. Было похоже, будто я себя уговариваю. И сделалось немножко грустно.
12
Спал я неспокойно — вероятно, оттого, что постель ощутимо благоухала Натальей. Утром после прохладного душа вчерашние впечатления несколько потускнели, хотя совсем не изгладились. За завтраком я с легкой печалью перебирал в памяти этапы нашего недолгого романа. Но потом решил, что личные неурядицы следует отложить до лучших времен, благо она оставила утешительную лазейку в будущее, это многозначительное — или ничего не значащее? — «посмотрим». И перевел стрелку, обратившись к предмету не менее печальному и беспросветному — к начисто сгинувшей вдовушке, Дарье Мартыновне Вайсман.
Почти полчаса я ломал голову, тычась в глухую стену. Куда теперь направить стопы? Где ее искать, черт побери, в какой такой «глубине опасной»? До горизонта не просматривалось ни малейшего следа. В безысходном раздрае я прохаживался по квартире, придумывая различные варианты, пустые и порой нелепые, и уже был близок к отчаянию, когда неожиданно набрел на мысль. Где-то на периферии памяти — неисповедимы пути мечущегося сознания — вдруг раздвинулись створки одной из ячеек и выпустили джинна — или джинну. Пышнотелая рубенсовская красотка выплыла из дыма и фантомом заструилась перед глазами, подбоченясь и насмешливо улыбаясь полными смачными губами. Меня встряхнуло. А что, подумалось, попробовать стоит. Чем черт не шутит. Конечно, едва ли супруг посвящает ее в секреты фирмы, но в семейной жизни особо плотно не закроешься. Другой вопрос: захочет ли она, даже если что-то случайно перехватила, поделиться со сторонним человеком. Что ж, проверим, сказал я себе, попытка не пытка. И, отыскав номер, решительно взялся за телефон.
Как только я назвал себя, трубка завибрировала от бурного потока эмоций:
— Ой, касатик! Я так рада! Признаться, не ждала. Но так рада, так рада! Знаешь, я сама ведь думала позвонить. Представь себе, я только вчера узнала, что учудил с тобой мой благоверный. Я ему такой концерт закатила — до сих пор, наверно, в его дурацкой башке колокола гудят. Надеюсь, ты не думаешь, что это я ему проболталась? Не пойму, с чего его так разобрало. Бедный ты голубок, очень он тебя?..
— Да нет, — слегка опешив, проговорил я, — пустяки. Не стоит и обсуждать.
— Как это не стоит! — взвилась она. — Я ему выдала по полной программе. И пригрозила, что уйду от него на фиг. Надоели уже эти дурацкие выходки. Но ты правда меня не винишь? Я только поведала, что приходил журналист и интересовался Тамарой. И ничего больше, ей-богу.
