— Э-э-э, — протянул я разочарованно, — в этот раз мог и забыть. А мог и сам вынуть или…
— Нет, — убежденно отмела она, — вы не знали Виктора. Он был до ужаса дотошен в своих привычках. Никогда и никого не принимал, не задействовав свою игрушку. Я же говорю — самый настоящий бзик. Так вот, когда я приехала, кассеты в камере не было. Кто-то обыскал кабинет и изъял. Очень тщательно, видно, обыскивали. Камеру устанавливали специалисты. Если не знать где, так просто не найдешь. Зачем кому-то это понадобилось? И что там было заснято?
Я пожал плечами. Напрашивалось с десяток объяснений и весомых возражений. Я мог бы их выдвигать одно за другим, но не стал: в мозгу что-то тренькнуло, вспомнились нападение на Милу и тот бугай, трахнувший меня по голове. Пленка… кассета?..
— И потом, — услышал я и встряхнулся, — вы же видели Виктора в… — Голос ее дрогнул и глаза опять увлажнились. — В гробу. Боже мой, как он усох и страшно посинел. У меня отец умер от инфаркта. Не может человек разом так измениться. При его комплекции. Его как будто что-то сожгло изнутри. И ведь его полгода назад обследовали в немецкой клинике, сказали, что у него абсолютно здоровое сердце.
Ее снова начало трясти, и лицо задергалось в нервном тике.
— Хватит! — сердито запротестовала Анна Михайловна. — Довольно терзать человека. Я ее увожу. — И увела, бережно поддерживая за талию.
Мы остались с Шаховым вдвоем. Он прошелся по комнате, затем сел напротив и с сомнением произнес:
— Как тебе это дело с эксгумацией? Доводы не ахти как логичны. Больше женских эмоций, да?
— Вроде бы, — признал я. — Но имеется еще кое-что, заставляющее крепко задуматься. — И поделился с ним сделанным в Прудном открытии.
— Вот черт! — крякнул он потрясенно. — Лихо закручено. Даа, ты прав, материала для размышлений более чем достаточно. И для вопросов кое-кому. Бооольших вопросов!
Он умолк и погрузился в мысли. Потом, словно неожиданно вспомнив, запоздало поинтересовался, как мне удалось ее разыскать. Я бегло изложил историю своих героических похождений. Глаза его по ходу рассказа все лезли и лезли на лоб, сжимая его в гармошку. Когда я закончил, он долго мотал головой и наконец, еще раз чертыхнувшись, шумно выдохнул изумление:
— Ну ты даешь. Прямо-таки супермен.
— Нет, — усмехнулся я. — Просто супер-повезло.
— Повезло, считаешь? Ты уверен, что все благополучно завершилось? Повезло скажешь, если против тебя не возбудят уголовного дела. Ведь криминалом пахнет. Не дай бог, кто-нибудь из них загнется или хотя бы в больницу попадет, то-то радости им будет: появится возможность упечь тебя в каталажку. Понимаешь ли ты это, дурень?
— Да ладно, — я ухмыльнулся. — Вы меня оттуда вызволите.
Он засмеялся и предостерег, полушутя-полувсерьез:
— Не очень-то полагайся на мое всемогущество. Ну хорошо, супермен. Пока что я тебе тоже крайне настоятельно рекомендую постельный режим. Очи твои забагровели, как у загнанного волка. Двигай-ка спать. И отключи телефон.
— А с ней-то как? — махнул я в сторону двери. — Вы и вправду собираетесь ее отправить? Однако тогда нам вообще не на что будет опереться.
— Да, я лично сам провожу и посажу ее в самолет. Думаю, это самое разумное. В таком состоянии проку от нее здесь никакого. А вот оттуда она нам может принести большую пользу. Пусть подымет бучу и поставит на ноги германское правосудие. Если немцы подадут голос, наши тоже зачешутся, и труднее станет замять. Утром я обстоятельно расспрошу ее и запишу на кассету. И составим заявление в прокуратуру — об эксгумации. Для затравки нам хватит пороху. А дальше…
— А дальше будем ждать помощи из-за бугра, — съязвил я. — Забавно, правда? Представитель нашей родимой власти в борьбе с внутренним злом уповает на поддержку внешних сил.
— Ладно, насмешник, — хмыкнул он. — Топай-ка в кроватку. Давай-давай, выметайся.
13
…Я бежал во всю прыть, как затравленный заяц. В боку пронзительно кололо, глаза заливало соленым потом, нарастающей болью раздирало виски. Они догоняли меня — медленно, но неуклонно. Курлясов и этот стриженный ежиком. И беспорядочно метали кирпичи. Господи, как они умудрились развить бешеную скорость с таким грузом за пазухой. Тяжелые бруски падали все ближе и ближе, взрывались и обжигали икры мелкими осколками. Это была бесконечно пустынная улица, клубящаяся дымным маревом, с заколоченными крест-накрест окнами и подъездами. «Милиция!» — взывал я беззвучно: голос закатился куда-то в утробу и мерзко урчал в желудке. И никакой милиции. Как всегда — когда нужно, их нет — как всегда. В тумане вырисовывался одинокий фонарный столб. Я вцепился в него и закарабкался вверх, ломая ногти и обдирая колени, пока не запутался в проводах. Охотники уже достигли подножия и закружились в каком-то сумасшедшем плясе, истошно дудя в переливчатые манки. «Дудите, дудите до посинения, — бормотал я в отчаянии. — Черта с два я слезу». Но чувствовал, что соскальзываю, что руки уже не держат. О черт! Крепись, Рогов, крепись…
Со скрипом разняв веки, я невидяще уставился в потолок. Кисти онемели, плечи точно стянуло железным обручем. Прошла минута, прежде чем в мозгах немного просветлело и я уразумел, что выбрался из идиотского сновидения и лежу в своей постели — весь мокрый, разбитый и одуревший. Но манки продолжали надрываться. Я приподнял чугунную голову с влажной подушки. И сообразил: кто-то немилосердно терзает дверной звонок. С трудом, по кусочкам собрав себя в некое устойчивое тело, я сполз с кровати и потащился в коридор.
За порогом стояла милиция. Одного я узнал сразу же: наш участковый, юный лейтенант лет двадцати двух — двадцати трех. Другого, постарше чином на звездочку и возрастом годков, наверное, на десять, лицезрел впервые. Я кивнул, приглашая, и невежливо буркнул:
— Который час?
— Около девяти, — без смущения ответил незнакомый офицер. — Извините, если разбудили. Но дело срочное. В двенадцать вас хочет видеть старший следователь прокуратуры.
— Зачем? — удивился я, но тотчас ощутил, как по коже поползли холодные мурашки.
— Мне неведомо. Там вам объяснят. Вот, пожалуйста, повесточка.
Я взял серый листочек, бегло проглядел и пожал плечами:
— Вы что, намерены меня туда препроводить?
— С чего это? — вздернул он тонкие, почти женские брови. — В этом, полагаю, нет надобности. Думаю, вы сами доберетесь.
Не дожидаясь, пока они войдут в кабину лифта, я затворил дверь. И встревоженный, замешкался в коридоре. Что бы это значило? Единственное, что лезло на ум, — моя ночная боевая вылазка. Похоже, Шахов как в воду глядел: она обернулась-таки скверным, если не роковым, исходом. Неужто действие газа оказалось непредвиденно серьезным? Или дело в кирпичной добавке Курлясову — наверное, не следовало добивать его. Сон в руку, кисло усмехнулся я и удрученно поплелся в комнату.
Помучившись минут пять, я окончательно проснулся и позвонил Шахову.
