– А это кто играет?
– Лазарь Берман, русский пианист. Так исполняет Листа, как художник пейзажи пишет. Фортепьянные пьесы у Листа принято считать слишком техничными, неглубокими. Но вот, пожалуйста: среди них попадаются и такие, как бы с вывертом. А если внимательно переслушать все, можно понять, сколько глубины таится за этой внешней техничностью. Особенно здесь, в «Тоске по родине». Среди современных пианистов почти никто не умеет исполнять Листа правильно и красиво. На мой вкус, из сравнительно недавних это Берман, а из совсем старых – только Клаудио Аррау. И больше никто…
Заговорив о любимой музыке, Хайда уже не мог остановиться. Он пустился перечислять особенности исполнения Берманом музыки Листа, но Цкуру уже почти не слушал. В памяти его проступила фигурка Белой, игравшей когда-то эту мелодию. Явственно, объемно – будто само Время потекло вспять и он вернулся в те прекрасные минуты полузабытого прошлого.
Вот рояль «Ямаха» в гостиной у нее дома. Словно в гармонии с ее строгостью, всегда настроен безупречно. На лакированной поверхности – ни пятнышка, ни отпечатка пальца. Лучи послеобеденного солнца на полу. Тени кипарисов в садике за окном. Кружевная занавеска подрагивает от ветра. На столе – чашки с чаем. Ее черные волосы, собранные в хвост на затылке. Взгляд, сосредоточенный на странице с нотами. Длинные изящные пальцы на клавишах. Ступни, неожиданно сильно и точно управляющие педалями. Белые икры – словно из фарфора с глазурью. Когда ее просили что-нибудь сыграть, она часто исполняла именно эту мелодию. «Лё маль дю пэи»… «Неизъяснимая тоска, охватывающая сердце в чистом поле». Ностальгия. Или меланхолия.
Прикрыв глаза, Цкуру вслушивался в музыку, и внезапно что-то внутри скрутило его так, что перехватило дыхание. Словно незаметно для себя он вдохнул облачко пыли. Закончилась эта мелодия, началась следующая, а он все сидел, поджав губы, не в силах отогнать видение прочь. Хайда смотрел на него пристально.
– Если не возражаешь, пускай эти диски побудут пока у тебя, – предложил он наконец, пряча пластинку в конверт. – Все равно у меня в общаге их негде слушать.
Так три пластинки в одной коробке перекочевали в жилище Цкуру, где и стоят до сих пор. На одной полке с Барри Манилоу и «Пет Шоп Бойз».
А еще Хайда отлично готовил. И в благодарность за то, что Цкуру давал ему слушать музыку, он частенько приносил с собой купленные по дороге продукты, шел на кухню и готовил еду. Кастрюль, сковородок и прочей утвари сестра оставила целый набор. Вместе с которым он унаследовал необходимость отвечать на звонки ее бывших парней – всякий раз одно и то же: «Простите, но моя сестра здесь больше не живет». Так что два или три раза в неделю Цкуру и Хайда еще и ужинали вместе. Слушали музыку, болтали о чем-нибудь – и поедали то, что приготовил гость. Обычно Хайда делал что-нибудь на скорую руку, но по выходным, когда больше времени, старался вовсю. Но вкусно было всегда. Чем-чем, а кулинарным талантом природа его наградила. Будь то банальный омлет, или простой суп мисо, или сливочный соус, или испанская паэлья – за что бы ни брался, все получалось мастерски и очень изысканно.
– Оставлять тебя на физфаке – расточительство, – подшучивал Цкуру. – Да ты просто обязан открыть свой ресторан!
– А что? Неплохая мысль, – смеялся Хайда. – Но я не люблю надолго привязываться к одному месту. Хочется жить свободно: куда захотел – туда и пошел…
– Но так жить очень непросто.
– Непросто, ты прав. Но я для себя уже это решил. Буду жить свободным. Готовить я, конечно, тоже люблю, но вертеться на кухне, как на работе, у меня желания нет. Иначе я наверняка начну кого-нибудь ненавидеть.
– Кого?
– «Повар ненавидит официанта, но оба ненавидят посетителя», – ответил Хайда. – Так писал Арнолд Уэскер в пьесе «Кухня». Человек, у которого отняли свободу, обязательно станет кого-нибудь ненавидеть. Разве нет? А я так жить не хочу.
– Ты хочешь жить ни к чему не привязанным, хозяином своих мыслей?
– Именно так.
– Но быть хозяином собственных мыслей – это ужас как непросто.
– Быть хозяином своих мыслей – это все равно что быть хозяином своего тела и выходить из него, когда тебе нужно. Просто покидаешь свою клеть, отрицаешь свою физическую оболочку, когда уже совсем невмоготу, сбрасываешь ее, точно оковы, – и запускаешь логику в свободный полет. И позволяешь этой логике жить своей жизнью. Вот главный принцип любой медитации.
– У-у, как все сложно…
Хайда покачал головой.
– Вовсе нет! Конечно, смотря о чем думаешь, но в принципе – ничего сложного. Очень многие и делают это неосознанно, просто чтобы не сойти с ума. Хотя сами этого не замечают.
Цкуру задумался. Ему нравились абстрактно-философские лабиринты, по которым они с Хайдой то и дело плутали. В подобных беседах обычно молчаливый Цкуру вдруг становился чуть не болтуном, так сильно его цепляли слова этого младшекурсника. Ничего подобного с ним до сих пор не случалось. Даже в «неразлучной пятерке» он почти всегда был слушателем.
– Но мне кажется, – сказал Цкуру, – без умения делать это осознанно – настоящим хозяином своих мыслей не станешь…
– Именно, – кивнул Хайда. – Очень похоже на умение видеть сны, которые тебе хочется. Обычным людям такое не под силу.
– Но ты полагаешь, что смог бы научиться?
– Возможно, – ответил Хайда.
– Боюсь, на физфаке политеха такому не учат…
Хайда рассмеялся.
– А я и не рассчитываю обучиться этому в вузе. Мне нужны только физическая свобода и время. И ничего больше. Для одного лишь определения, что такое «мысль в голове», все эти академики наворачивают кучу научных терминов. А это уже никуда не годится. Ведь созидание – имитация свободного, ничем не связанного мыслительного процесса. Так считал реалист Вольтер.
– И ты с этим согласен?
– У любой вещи или явления есть свои рамки. Точно так же они есть у мысли. Самих рамок бояться не стоит. Как не стоит и бояться их разрушать. Разрушение рамок – первичное условие для свободы. Уважение к рамкам – но и ненависть к ним же. А что при этом нужно для жизни – это уже вторично. Вот и все.
– Тогда у меня вопрос.
– Какой?
– В самых разных верованиях большинство пророков получают Откровение через глубокий транс или экстаз. Так?
– Так.
– Но это происходит уже за рамками свободной воли, так? Ведь тогда Пророк – пассив, а Откровение – актив…
– Так.
– В итоге Откровение превосходит рамки Пророка – и становится вездесущим, так?
– Именно.
– То есть без отрицания первичного не будет и вторичного, верно?
Хайда молча кивнул.
– Вот это и непонятно. В чем же тогда ценность свободы воли?
– Замечательный вопрос, – сказал Хайда и улыбнулся, точно кошка, дремлющая на солнцепеке. – На него я ответить пока не могу.
