И сразу видно было женщин работающих, по жизненному тонусу, по заинтересованному взгляду. Хотя и здесь, да простят Алексея женщины, он всех их поделил. На «предпринимательш» – это те, которые в пиджачках-костюмчиках, с коротковатыми брючками, в широконосых туфлях и мужских рубашках. С утра до ночи трудятся, добывают деньги и новые благополучные места, в то время как жизнь проходит стороной, но у них цели, у них карьера. Бизнес-леди, может, где-то и были, но Алексей их не встречал. В Германии ему попадались исключительно предпринимательши.
Другую часть работающих женщин, причем большую из них, он относил к категории «санитарок». Вот почему санитарок? Здесь были и официантки в кафе, и продавщицы в мелких лавочках, и те, которые занимались социальной работой. В Алексее говорило его социалистическое прошлое. Ведь кто такие санитарки? Это те, которые не сумели найти своё призвание, устроиться, как хотели, как, может, и заслуживали. А жить на что-то надо, а спонсора нет. Вот и шли в санитарки. И как итог – немного опустившиеся и попивающие, и вечно нудящие про свою испорченную жизнь.
Как ни прискорбно, бывшие соотечественницы частенько попадали в разряд санитарок. А куда деваться, не так-то часто выпадает счастливый билет. Работали по специальности единицы, кто-то находил работу по душе. Но редко, очень и очень редко.
А симпатизировал Алексей так называемым «пчёлкам». Тем женщинам, которые не изображали из себя сильно деловых, семью и детей ставили гораздо выше работы, но всё же обязательно работали, причём с удовольствием.
Вот почему-то в Миле почувствовалась пчёлка. Интуиция Алексея не обманывала. Уж больно опыт жизненный большой, больно много прожито и пережито, людей видел насквозь.
Мысленно Алексей вернулся к проведённым переговорам. На первый взгляд всё выглядело неплохо. И всё же… А ведь остались у него сомнения, остались, и чем выше от земли, тем явственнее он чувствовал, что радоваться рано.
Мила молчала, и Алексей повторил свой вопрос.
– В командировку?
– На похороны, – наконец ответила Мила. Алексей хотел что-то сказать, но тут же поперхнулся, закашлялся, а Мила достала из сумки бумажный платок. Не заплакала, нет, видимо, уже все было выплакано, скорее жест стал уже привычен за эти дни, или он успокаивал женщину.
– Умер муж дочери. Вы когда-нибудь слышали про счастливый брак немца и русской девушки?
Алексей развел руками. Что тут скажешь, всякое бывает, но нет, скорее не слышал. Скорее вспоминались расхожие выражения – «жить можно», «приноровились», «привыкли», «а куда мне возвращаться». Но вот чтобы счастливый…
– Да, а вот здесь был по-настоящему счастливый брак. Просто удивительно. Он преподавал у дочери в институте. Бурный роман; я, понятное дело, была против, воспитала её одна, а тут, понимаешь, нужно уезжать в Германию по велению души и сердца. Бред! – Мила повернулась за пониманием к Алексею.
Тот кивнул утвердительно. Естественно, бред. Какое там – душа и сердце. Это даже не расчёт, а просто счёт. А вместо сердца – счётная машинка, даже не хочется говорить «калькулятор», сразу вспоминается замшелое слово «арифмометр». Алексей уже слабо представлял, что это такое, но вот с немцами это связано определенно. Потому что культура, традиции, привитые веками, сохраненные, от которых не отступаем ни на шаг – вот эти самые немцы. С их рациональностью, подсчётами, организованностью. Да, и с чуткостью, и с сентиментальностью. И это тоже есть! И он сколько раз видел слёзы на глазах у достаточно взрослых мужчин при виде какой-нибудь засохшей розочки, но иногда Алексею казалось, что плачет бедный немец, вспоминая, сколько он этих розочек накупил и сколько денег на всю эту дребедень потратил.
– Вот, Вы меня поняли, – утвердительно вздохнула Мила – видимо, все мысли были написаны у Алексея на лице.
– Но ведь не остановишь! «Люблю», «уеду», «ты меня не понимаешь», «ты меня не любишь», «эгоистка», в общем, всё про себя услышала. Нет, я никакой благодарности от дочери не ждала, упаси Господи, – Мила красиво поднесла руку с бумажным платочком к груди. И платочек-то у нее с рисунком, надо же, отметил про себя Алексей. Он внимательно слушал женщину и ловил себя на мысли, что невольно любуется ею. Давно никто не говорил в его присутствии таким красивым, грамотным русским языком. Только долго прожив за рубежом, можно понять, как прекрасен русский язык, и как его не хватает. Когда боль ото всех остальных его огромных потерь стала не такой острой, самой чувствительной потерей остался язык. В Германии, к сожалению, Алексей вращался не в самых высоких слоях, и мешанина из русских и немецких слов была порой непереносимой. И тут вдруг!
«Позвольте, я сяду поудобнее», «мне неловко Вам об этом говорить» – это было в той, другой, нашей удивительно насыщенной прошлой жизни.
Мила говорила, как пела, и Алексей даже не очень понимал, что женщина рассказывает ему о своей личной трагедии, и этот чёрный наряд на самом деле вызван трауром.
– Всё случилось очень быстро. Он даже пришел ко мне просить руки Наташи. Я встретила его холодно, в библиотеке мужа. С какой стати накрывать на стол и зажигать свечи, кто он нам? Я всё же надеялась, что никто. А вот оказалось, что очень даже «кто». Наташа была влюблена, мне было достаточно увидеть, какими глазами она отвечает на его взгляд, чтобы перейти из кабинета в столовую, достать бабушкину накидку на стол и предложить ему открыть бутылку шампанского.
– И они сразу уехали?
– Что? – Мила настолько погрузилась в свои воспоминания, что не сразу поняла вопрос Алексея.
Вспоминает, какого цвета накидка была, не иначе.
– Куда там! Ещё год вместе жили. Да и хорошо. Я к нему привыкала, и потом, Вы знаете, он оказался настолько нашим, передать Вам не могу. Безупречно воспитанный молодой человек, просто безупречно. Да и потом, знаете, в доме появились мужские руки. И сразу всё заработало. То есть мы раньше не знали, что кран может закрываться так, чтобы не капало, а двери не скрипеть, а розетки не искрить. Удивительно толковый, – Мила помедлила, – был, – и тут она расплакалась.
– Понимаете, Алёша, а я ведь искала в нём недостатки и Наташеньку настраивала, простить себе не могу. – Мила даже плакала как-то деликатно и очень красиво, и потом Алексей даже растерялся от этого «Алёша». Так его никто не называл сто лет. Только Зоя. Но он и привык к Зонному голосу, к интонации, и у сестры не получалось так мягко, так тепло. Немцы называли его Алексеем. Только. Вот ведь интересно, ведь и наши девушки, приехавшие за рубеж, моментально превращались в Галин, Ирин, Светлан, забывая свои домашние русские Галя, Ира, Света. Своими хотят побыстрее стать, подстраиваются, а только не стать своими, никогда не стать. Вот это Алексей уяснил. Даже детям его не стать, а уж им-то, приехавшим в сорок лет, никогда, хоть Гансом назовись, хоть Фридрихом-Вильгельмом.
– Ну что вы, Милочка, ведь дочь, как я понял, Вас не услышала, всё равно поехала за ним.
– Да, да, безусловно. Уже Данька родился, Андреас получил направление на работу во Франкфурт. А я уже и к Даньке привязалась, и Наташа после родов слабенькая была. Прямо ультиматумы ставила, Вы можете себе представить…
