А потом появилась Жюстина и все испортила. Как я ненавижу эту Жюстину Литтлвуд! Я рада, что сломала ее дурацкий будильник с Микки-Маусом. Ее саму бы разломать на мелкие кусочки!
В общем, Луиз принялась лепетать про ангелов. Надо отдать должное этой Кэм – она не стала гладить Луиз по головке и называть милой крошкой, а все так же деловито принялась рассуждать об ангелах. О том, как они могут выглядеть.
– Это же очень просто, мисс! У них такие большие крылья и длинные белые рубашки, а на голове такие золотые штуковины, вроде тарелок, – сказала Жюстина.
– Нарисуй мне ангела, – попросила Кэм и дала Жюстине свой блокнот и шариковую – ручку.
– Сейчас, – сказала Жюстина, хотя рисовать она не умеет, ну вот ни капельки.
Тут она разглядела ручку и говорит:
– Ой, с Микки-Маусом! Луиз, смотри, Микки-Маус! Ой, мисс, откуда у вас такая ручка? Очень красивая! Я ужасно люблю Микки-Мауса, у меня с ним будильник есть, мне папа подарил, только одна вредина его нарочно сломала.
Жюстина свирепо глянула на меня через – плечо.
А я тоже на нее уставилась – мне, мол, все равно. Мне и правда все равно. А что щеки стали гореть, так это потому, что в свитере очень жарко.
Жюстина нарисовала своего ангела. Кэм посмотрела и кивнула:
– Да, так обычно все и рисуют ангелов. – Потом посмотрела на Луиз. – Ты, значит, вот так представляешь себе маму и бабушку?
– Ну, вроде того, – отвечает Луиз.
– Твоя бабушка надела бы такую рубашку? А скажи, вот этот нимб… эта золотая тарелка пошла бы к маминой прическе?
Луиз неуверенно хихикнула.
– Нарисуй теперь, как ты представляешь себе маму и бабушку в виде ангелов, – сказала Кэм.
Луиз взялась за дело, но она рисовать тоже не очень умеет, поэтому все время зачеркивала то, что получилось.
– Глупость какая-то! – сказала Луиз и бросила блокнот.
А я догадалась, что у Кэм на уме. Вот я бы классно нарисовала маму и бабушку Луиз в смешном ангельском наряде. Вот так, например:
– Давайте я вам нарисую, мисс! – Макси схватил ручку. – Я нарисую себя в виде ангела, и у меня будут громадные крылья, я смогу летать как самолет – у-у-э-у-у! У-у-э-у-у!
Он гудел как самолет все время, пока ри-совал.
Тут все наши стали рисовать по очереди, даже старшие. Я подошла поближе и вытянула шею, чтобы рассмотреть рисунки. По-моему, выходило у них не очень художественно.
А я точно знала, что нарисую, если она меня попросит. Уж не какого-нибудь дурацкого – ангела.
Тут Кэм подняла голову и встретилась со мной взглядом. И предложила, небрежно так:
– Хочешь тоже попробовать?
Я слегка дернула плечом, как будто мне вообще-то все равно. Потом подошла еще ближе, очень медленно, и протянула руку за шариковой ручкой.
– Это Трейси, – влезла Дженни. – Та, что хочет стать писательницей.
У меня опять заполыхали щеки.
– Что, она? Да ты шутишь, наверное! – сказала Жюстина.
– Перестань, Жюстина, – укорила ее Дженни. – Трейси уже очень много написала у себя в дневнике.
– Так это все ерунда всякая, – сказала Жюстина. И быстро сунула руку мне под свитер, где я хранила свой дневник. Я ее хотела отпихнуть, но не успела. Жюстина выхватила книжечку.
– Отдай! – завопила я.
– Говорю же, ерунда одна, вот послушайте! – Жюстина раскрыла мой дневник и начала читать противным писклявым голосом: – «Жила-была девочка, звали ее Трейси Бикер, это очень глупо звучит, и ничего удивительного, потому что я и есть дура, и в постель по ночам писаюсь, и… Ой-ёй-ёооооооо!
Дальше все было немножко суматошно. В общем, дневник я отняла. А нос Жюстины превратился в симпатичный ярко-красный фонтанчик. Я была рада, рада, рада! Она бы у меня вся кровью облилась, только Дженни меня оттащила и еще Майка позвала. Они меня отволокли в «комнату для раздумий». Правда, настроение у меня было совсем не задумчивое. Я орала так, что чуть не охрипла. Когда Дженни пришла меня успокаивать, я все равно орала. Потом Дженни ушла и пришел кто-то другой. Я сначала не видела, кто это, потому что зажмурилась – так орать удобнее. Потом чуть-чуть приоткрыла глаза и разглядела джинсы, футболку и растрепанные волосы… Я поняла, что это Кэм Как-ее-там, и меня сразу в жар бросило. Ну правда, я вся горела, прямо как Жанна д’Арк младшего школьного возраста.
И вот я визжу как не знаю кто, а она стоит и смотрит. Когда Дженни или Илень меня видят, это ничего. Они привыкли. В детском доме все хоть иногда да устраивают истерики. Со мной это не раз случалось, если честно. А при ней как-то неловко орать как ненормальная.
Но я все равно не перестала. Какая разница – Кэм все равно уже меня увидела. И услышала. Она не пробовала меня остановить, не успокаивала – просто стояла. И с таким ужасным выражением лица – невозможно смотреть. Как будто она меня жалеет.
Нет уж, этого я не стерплю! Я ей сказала, чтобы она ушла. То есть это если прилично выразиться. Вообще-то я ей наорала разных грубостей. А она только плечами пожала, кивнула и вышла вон.
А я осталась визжать и ругаться в одино-честве.
Ну ничего, сейчас я уже в норме. Из «комнаты для раздумий» меня выпустили. Я там долго просидела, мне даже ужин туда принесли на подносе. А сейчас я у себя в комнате, пишу, прямо остановиться не могу. Видно, все-таки никуда мне не деться, придется стать писательницей. У меня уже от писанины шишка на пальце. Вот посмотрите.
Я раньше играла в такую дурацкую игру, как будто мои пальцы – это целое семейство. Мама-пальчик, папа-пальчик, старший братик Фредди-пальчик, хорошенький младший Мизинчик и еще большой палец – это был младенец. Я себе устраивала с ними целое представление, водила их гулять на высокий холм-коленку, вверх-вниз, а потом укладывала спать в носовом платке.
Малышке Камилле эта игра страшно нравилась. Я изображала, как будто пальцы с ней разговаривают тоненькими голосами и по очереди стукают ее по носику, а она так заливалась, что вся подпрыгивала от смеха. Я так скучаю по Камилле!
Ой. Вдруг в голову пришло. Кэм – это случайно не уменьшительное от «Камилла»?
Приятно было увидеть за завтраком, что у Жюстины нос распух и заклеен пластырем.
