Смысл всей этой точности заключался в том, чтобы посетитель, сидя за столиком, скажем, на Пиккадилли, мог с тем же успехом находиться в заведении в Холборне; предполагалось, что обедающий клиент должен забыть, в какой части Лондона он находится. В идеале все рестораны фирмы «Лайонс» должны были слиться в его сознании в один ресторан, который существует в каком-то своем измерении. За привычными вещами — по крайней мере так предполагалось — скрывался совершенно иной мир, мир «Лайонс».
Сегодня вечером, у себя дома, в темноте, при свете далеких огней порта, она пишет письмо Мудрецу, Джону Арвену, или как его там.
Мы выживаем, потому что притворяемся. Жизнь — слишком сложная штука, слишком непредсказуемая. Жизнь противится всякому методу. Ее не подвергнешь анализу. Ее нельзя взять и положить под увеличительное стекло.
В этот момент Кэтлин просыпается. Прекрасные строки письма тают в воздухе.
Мрачная и исполненная решимости, она встает, включает свет, проверяет светомаскировку и садится писать письмо, на сей раз настоящее.
Уважаемый профессор Арвен, я так и не получила ответа на свое письмо от третьего числа…
На следующий вечер после работы Кэтлин делает для себя одно малоприятное открытие — автобусы ходят плохо. Сегодня у нее нет денег на кино, и она решает пойти домой пешком. Девушка идет вдоль разрушенных улиц, мимо искореженных велосипедов и зиккуратов из битого кирпича, мимо заграждений, возведенных из мешков с песком, мимо окон, на которые крест-накрест наклеены полоски бумаги. Воздух, хотя и сухой, пахнет сыростью — во всем виновата пыль от осыпавшейся штукатурки; она висит в воздухе, и хотя еще не поздно, небо уже приобрело красный оттенок. Кэтлин шагает по улице, а вокруг нее тем временем набирает силу потрясающий закат — наверное, чтобы немного порадовать лондонцев. Каких оттенков здесь только нет: зеленый, розовый, индиго, малиновый, лимонный. Башни и площади, туманные мосты и пыльные улицы. Несгибаемый город повис над городом каменным.
Кэтлин минует библиотеку и видит, что в нее попала бомба.
Крышу снесло взрывом, словно крышку с кастрюли, верхние этажи провалились в нижние. Фасад отсутствует. Потолочные балки торчат у стен подобно карандашам в банке, отчего некогда строгая геометрия залов становится почти неузнаваемой. Вдоль стен выстроились ряды книг. Они совсем не пострадали от бомбежки, даже несмотря на то, что верхний этаж, обрушившись, похоронил под собой центральные стеллажи.
К своему удивлению, Кэтлин замечает внутри разрушенной библиотеки шестерых или семерых мужчин. Они такие же, как она, — обычные люди, возвращаются с работы. На них пальто и шляпы. В руках — сумки или кожаные портфели. Люди двигаются друг мимо друга, погрузившись в собственные мысли, сосредоточенно разглядывая книжные корешки. Работаем как обычно.
Невысокий, неряшливого вида старик, одетый в нечто вроде стеганого халата — такие вышли из моды задолго до того, как она сама появилась на свет, — открывает сумку, достает оттуда книгу и обводит взглядом полки. Находит нужное место и ставит книгу туда, где ей полагается стоять.
— Мы выживаем, потому что притворяемся, — произносит Кэтлин.
Девушка идет к этим людям. Она теперь тоже в библиотеке — в тусклом вечернем свете осматривает полки, читает названия на корешках, склонив набок голову. Кэтлин прокладывает себе путь среди грозящих вот-вот обвалиться досок, бочком пробираясь мимо незнакомых ей мужчин, то и дело негромко бормоча «спасибо» или «извините». Она давит ногами обвалившуюся штукатурку. Каталожные карточки хлопают ее по лодыжкам словно крылья раненой птицы, пока она медленно и осторожно пробирается вдоль полок. Кэтлин окружают высокие, уставленные рядами книг стены, они заслоняют ее от реальной жизни, что течет снаружи. Постепенно ею овладевают фантазии, это вечное книжное «понарошку».
Она читает:
Если не считать стартовой установки, конструкция космического корабля не представляет особой трудности, поскольку возникают проблемы того же самого порядка, что и в случае подводной лодки. Естественно, что первые космические корабли будут чрезвычайно тесными и неудобными для проживания, однако ведь работать на них станут исключительно энтузиасты.
Это статья из философской энциклопедии, посвященная биологу Дж. Б. С. Холдейну. Сама энциклопедия настолько велика, что уместилась не в одном толстенном томе, а в двух — первый от «А» до «К», и второй — от «Л» до «Я». Кэтлин смотрит на страницу с выходными данными и вздрагивает от неожиданности. Там напечатаны имена редакторов. Первым значится Дж. Б. Пристли, вторым — его имя напечатано ниже и более мелким шрифтом — Дж. Д. Арвен.
Кэтлин чувствует, как ей на спину ложится чья-то рука. Девушка делает короткий шаг вперед, чтобы тот, кто стоит позади нее, смог пройти мимо, и ощущение прикосновения пропадает. Однако сам человек никуда не уходит. Кэтлин ощущает его присутствие. Он стоит чуть левее и ничего не читает, а рассматривает девушку. Свет постепенно меркнет. Буквы все труднее разобрать — они кажутся головастиками, кишащими в сером пруду страницы.
Один за другим посетители постепенно покидают библиотеку. Кэтлин прислушивается к их шагам: подметки шуршат по камню, полы пальто задевают доски; что-то сдвинулось с места; помещение наполнено непонятными звуками. Они доносятся из вигвама сломанных потолочных балок; их издает обугленный линолеум на полу и осыпавшаяся побелка.
И вновь ей на спину ложится чужая рука. Сердце бешено колотится в груди. Кэтлин замирает.
От мужчины исходит приятный аромат. Запах дегтярного мыла и лосьона после бритья плюс шерри, выпитый после обеда. Запах взрослого мужчины. Точно так же пахло от ее дяди, который был столь любезен с ней, потому что он — Кэтлин почти уверена в этом — и есть ее настоящий отец.
Рука опускается по ее спине все ниже, по ягодицам к разрезу в пальто. Затем скользит внутрь разреза и вновь оказывается снаружи.
Помнится, она тогда сказала матери: «Ты вышла замуж не за того человека». После этих слов уже не было дороги назад. Мать даже не пришла, чтобы проводить ее на поезд. Что ж, еще одно подтверждение тому, что Кэтлин права.
И вот теперь она стоит и ждет, когда ей вновь, уже в третий раз, на спину ляжет чужая рука. Неподалеку замешкались двое каких-то мужчин; они разглядывают полки у противоположной стены, там, где свет еще позволяет прочесть названия на корешках. Незнакомец — ее «дядя», ее настоящий отец, ее фантазия, что пустила росток посреди высоких, уставленных книгами стен, — ждет. Он не прикасается к ней, а просто стоит рядом — так близко, что девушка чувствует его запах. Это запах сигар, которые ее дядя курил, сидя за рулем автомобиля. Их знаменитые «деловые поездки», как обычно донельзя срочные, донельзя важные, заканчивались пикником в каком-нибудь милом местечке. Он неизменно бывал добр с ней, шутил, улыбался. Кэтлин впитывала все, что было вокруг, с каждой минутой влюбляясь в него все больше и больше.
«Дорогой отец», — написала она ему, но так и не отправила письмо.
