И Энтони, опьяненный оргией самоуничтожения, делает прощальный жест самому себе. Работа утратила для него всякий смысл. Стала ему непонятна. Он собирает свои тетрадки и относит их в мусорный бак. Неожиданно Энтони вспоминает о философском обществе, приютившем доктора Пала. Идея! Он подарит свои книги здешней библиотеке. Мириам Миллер будет коротать долгие зимние вечера, внося их в каталог.
Вечером, вернувшись домой, Энтони обнимает Рейчел и неожиданно для себя рыдает.
Весь вечер он пытается что-то сказать ей. Верден желает принять участие в суровом и мужественном будущем ее народа, хочет вместе с ним переносить трудности и лишения.
— Наше будущее — в Палестине, — говорит Энтони. — Ты всегда была права, дорогая. Достойную жизнь можно обрести только там. В стране, где мы будем сами выращивать плоды своих трудов. В стране, в которой твой прах найдет последнее пристанище.
Рейчел изумленно смотрит на мужа, в изнеможении распростертого на кушетке.
— Это как-то связано с твоим лечением?
Он открывает рот, но не может подобрать нужных слов.
— Почему ты до сих пор молчал об этом? — спрашивает она.
Энтони лишь качает головой.
— Скажи мне! — настаивает Рейчел. — Я все пойму.
В этом Верден ничуть не сомневается. О, как все это безнадежно, как безнадежно…
— Любимая… — рыдает он и рассказывает ей обо всем. Спустя какое-то время он закрывает глаза — усталый, опустошенный, довольный — и ждет, когда его миру настанет конец.
Увы, мир остается на месте.
Энтони открывает глаза.
Рейчел, чьи прекрасные карие глаза полны любви, склоняется над ним и щекочет его за ушами.
Теперь у них есть цель, к достижению которой они шагают вместе, рука об руку. Отныне Энтони и Рейчел могут общаться друг с другом более свободно. Воздушное пространство между ними посвежело, сделалось чистым. Рейчел больше не нужно проявлять мнимый интерес к работе мужа. Энтони больше не обязан притворяться, что находит жену привлекательной.
Их брак более ничто не скрепляет, от чего он становится еще более прочным: искренность Энтони создала вакуум, место которого стремится занять их общее будущее.
Война в Европе отгремела, и друзья Рейчел уезжают в Палестину. Они присылают супругам книжки, издаваемые Объединенной рабочей партией. Они шлют фотографии, на которых запечатлены с винтовками чехословацкого производства в руках.
Энтони настаивает на том, чтобы они с Рейчел тоже уехали. Это именно то, чего ему хочется, именно то, что ему нужно.
— Понимаешь, раньше я думал, что мы частички великого целого, некоего исполинского левиафана. Может, так оно и есть. Теперь я понимаю: любой человек волен решать, где ему жить. Каждый из нас определяет, частью чего нам быть, а чего — нет. Впервые в жизни я чувствую готовность сделать выбор. Готовность прожить остаток жизни по-человечески. Копать и рыхлить мотыгой землю. Ты только подумай! Растить…
— Да-да, милый, как только тебе станет лучше, — обещает Рейчел, по-прежнему не способная до конца понять мужа. — Как только ты станешь совсем здоров.
4
1950 год
Кибуц Мигдал, основанный в 1930-х годах активистами движения «Арцти», состоит из двух жилых строений, оружейного склада, школы и столовой. Здесь нет никаких дорог — лишь тропинки, давно протоптанные через пустые пространства, и кое-где — кляксы бетона, прикрывающие колдобины. Бетон давно раскрошился, и дети яростно, будто преследуя мелких зверьков, пинают россыпь камней.
Кибуц построен на горном склоне чуть выше линии деревьев. О естественной тени говорить не приходится, ее заменяют параллелограммы темноты, отбрасываемые приземистыми зданиями. Ослеплённые жгучим солнцем глаза Энтони Вердена не могут приспособиться к мраку этой опасной металлической тени. Он боится даже приблизиться к ней. Ему кажется, что там притаились дети, они наблюдают за ним немигающими глазами, тусклыми от пыли.
В механических мастерских молча работают мужчины-кибуцники. Люди средних лет основали здешнюю алию в 1920-х годах. Молодые, едва достигшие половой зрелости — их дети. Промежуточное поколение приехало на эту землю в годы Второй мировой войны, будучи подростками. Энтони представляет себе вдохновенное письмо, которое вечером напишет Джону Арвену.
…они приехали сюда из Бухареста, Кракова, Берлина и Печа. Они говорят на разных языках — идиш, немецком и иврите. Друг с другом эти люди общаются при помощи жестов, имитируя тот род деятельности, которым занимаются повседневно, — показывают, как пашут или обрабатывают мотыгой землю, ведут машину, стреляют. Они демонстрируют друг другу свою новую жизнь и все до единого с нетерпением ожидают того часа, когда советские войска ворвутся в эти земли с севера, чтобы помочь им воплотить в жизнь многовековую мечту.
Энтони приветственно машет рукой сынам этой суровой страны.
Ни один из них не отвечает ему.
Он повторяет свой жест.
Никакой реакции.
Он напишет в письме следующую фразу: «Передай Рейчел мой сердечный привет».
Энтони Верден подходит к самому краю горного выступа, на котором возведен кибуц. Нижние склоны противоположной горы обрамляют поля, но словно нехотя, эксперимента ради. Эти малярийно-зеленые квадраты не вызывают мыслей о прохладе или растительности. Они скорее похожи на лоскуты ткани, на которых проверяют стойкость краски. Земля окрашена неровно — местами она красно-оранжевая, местами желтоватая, но главным образом серовато-кирпичная.
Энтони скучает по жене.
Главная специализация кибуца — апельсины.
Апельсины кибуца Мигдал Тиква вырастают из крошечных зеленых зернышек в крепкие будто камень плоды размером и весом с лайм. Неразговорчивые и неулыбчивые кибуцники учат Энтони Вердена, как нужно подрезать деревья и ухаживать за ними.
Апельсины созревают. Пора копать канавы, отливать из бетона цистерны. Для этих целей уже выстроены шеренгами мешки с цементом и ведра с песком. На грузовиках доставляют керамические трубы, которые будут питать резервуары водой. Привозят и насосы, но они вечно ломаются, и старики днями напролет сидят в металлической тени, разбирая и вновь собирая неисправные механизмы. Тем временем Энтони и другие мужчины помоложе трудятся под жгучим солнцем среди высохших от зноя деревьев.
Оглядываясь по сторонам во время работы, Энтони замечает, что молодые кибуцники подрезают деревья с той же мрачной, неулыбчивой миной, с какой стреляют из винтовок по расставленным среди камней мишеням. Лица у них будто вырезаны из дерева. Немного маслянистые — точнее, просмоленные. Солнце может воспламенить эти лица в любую секунду. Сгорая, они, наверное, станут потрескивать, раскрываться от жара, подобно стручкам, из которых будут появляться новые, еще более отполированные. Верден больше не может смотреть на эти лица, как не может смотреть на солнце, отражающееся от полированной металлической маски.
