Жизнь, отданная великой цели — собрать воедино и уберечь от раскола раздираемую противоречиями страну. Чего так и не понял этот придурок Кавандаме.
Кавандаме, великий лидер мозамбикского сопротивления, смиренно отправился на поклон — как явствует из вчерашнего телефонного звонка — к фашистскому губернатору провинции Кабо Дельгадо: Прошу вас, сэр, дайте мне мой кусок земли!
Как будто если он прогонит белых со двора собственного дома, это что-то изменит. Болван, думает Жоржи Каталайо, закрывая присланную ему книгу, из которой вырывается розовый свет, высветляющий черную кожу его рук.
Как забавно, как удобно, что словарь в двух томах. Подарок того симпатичного парня. Со словарями такое бывает часто. От «А» до «К» — один том, от «Л» до «Я» — другой. Для удобства мы разбиваем вещи на две части, а затем ставим куда-то не на место одну из половинок, ту самую, которая нам нужна. Но это простительный недостаток. Это не тяжелое заболевание. Мы просто сами создаем себе трудности.
Куда подевался колпачок от авторучки?
Черное и белое. Раскол столь же глубокий, как и язык. Раскол, с которым прожита его первая жизнь.
После того как умер мой отец, мать сказала мне: «Ты должен научиться магии белого человека!»
Он думает: было бы лучше, если бы я никогда не произнес этих слов.
Магия белого человека! Тем более что это не так. Он тогда очень нервничал: впервые в Америке, один шанс из тысячи. Фонд Фелпса Стоукса поможет ему получить образование, в котором ему упорно отказывали португальские власти. Дело дошло до того, что его допрашивали в ПИДЕ. «Ты скажешь нам, чему там учили».
Глупость несусветная, думает он, развязывая бечевку на свертке. Интересно, что там внутри?
Его новая американская подружка раздевается.
Его новая американская подружка зовет его из спальни: Я жду тебя!
Жоржи, стоя у письменного стола: Хочу посмотреть, что там внутри.
Его новая американская подружка: Прямо сейчас?
Жоржи: Именно.
Его новая американская подружка спрашивает по пути в спальню: Так ты ложишься?
Это дом принадлежит иностранке, подруге Джулиуса Нирере. Жоржи Каталайо приезжает сюда тайком, прямо под носом у португальцев, один или со своей подружкой. Здесь он читает, пишет тексты выступлений. Купается на мелководье, наблюдает за цаплями. Размышляет. Иногда, превозмогая себя, вспоминает о жене, что в свою очередь влечет воспоминания о дочери; испуганная малышка, она сделала с матерью то, что ее заставили сделать. Жоржи размышляет о пережитом ужасе. О том, что надеяться на утешение бесполезно. О том, что никакая новая американская подружка не способна исцелить его. Да что там, все новые американские подружки, вместе взятые. Не сможет исцелить даже прикосновение руки его дочери, хотя и он, и она пытаются простить друг друга — увы, безрезультатно.
Прибывает посылка с книгами.
Когда мы вошли в дом, сын Елены уже крепко спал. Она осторожно положила его в плетеную колыбельку и отправилась на кухню готовить чай. Вернувшись, она поставила передо мной поднос с чашками.
— Я рада, что вы ответили на мое письмо. То есть… я хотела сказать, что рада вашему приезду. Рада, что вы помогаете нам, что приехали сюда как сочувствующий нашему делу.
— Главным образом меня привело сюда желание разыскать вас. Вы хорошо спрятались, — ответил я.
Она села за стол.
— И теперь вы нашли меня?
— Думаю, я не единственный, кого потрясло случившееся, — произнес я. Если она держится вежливо, то чем я хуже?
— Нет, я не думаю, что вы единственный. — Похоже, она ничего не боялась. — Вы знаете, что меня официально оправдали?
— Вам от этого легче?
Она отрицательно покачала головой.
— Нет.
Что ж, пусть живет со своей трагической ошибкой. Разве важно то, что она хотела сделать? Да, верно, в итоге ФРЕЛИМО оказалось под советским влиянием, но кто поручится, что параноики, правящие ЮАР, отказались бы от попыток давления на своего независимого соседа? Не слишком многого добились Советы в этой части Черного континента. Они даже не смогли включить Мозамбик в свою социалистическую сферу развития. То, что они ввозили сюда под видом экономической помощи, было даже худшего качества, чем наши собственные товары. Поэтому какое, к черту, это имело значение?
— Я рада, — повторила Елена, — что у меня появилась возможность рассказать вам о том, что случилось на самом деле.
Она воображает, что делает мне подарок своим признанием. Пожалуй, она еще скажет, что хочет отблагодарить меня за то, что я ее выслушал. Слава богу, этого не произошло.
— И все-таки я вам не верю, — сказал я.
Елена пожала плечами.
— Хотите знать почему?
И я поведал ей о том, что Жоржи Каталайо рассказывал мне о ее матери.
— Он бродяжничает по всей Европе, оставив вас и Мемори гнить в этой глуши. Он никогда не вспоминает о семье. Меняет любовниц. Без конца произносит зажигательные речи. И вдруг, совершенно неожиданно — можно сказать, на другом краю света — вам, Елена, в руки вкладывают пистолет. Ваша мать лежит на полу, истекает кровью и кричит от боли.
— Откуда вам это известно?
— Я уверен, вы винили его в не меньшей степени, чем он винил вас.
— Вы посторонний человек, вы не член нашей семьи. Вы не имеете права…
— Как-то раз он произнес одну речь. О том, что мужчины и женщины в его родной стране ненавидят друг друга. Видите, он все прекрасно понимал. Это мой подарок вам. Я пришел сюда, чтобы сказать это. Он знал, что случится, и когда все произошло, знал, что это сделали вы.
* * *
— Сэм Каланге утверждает, что вы задумали убить его.
Я подумал, что наш обмен любезностями окончен, однако ошибся. Когда я собрался уходить, Елена «угостила» меня этим подарком.
— Что вы сказали?..
Елена пожала плечами.
— Он говорит, что вы якобы заплатили Редсону, чтобы тот инсценировал наезд на него. Хочет, чтобы люди подумали, будто его не случайно задавило землеройной машиной.
Я не знал, что сказать в ответ на это.
— На вашем месте я бы не стала особенно беспокоиться по этому поводу. Все равно вы ничего не можете сделать.
С этими словами Елена закрыла за мной дверь.
Настала моя очередь ходить по городу после заката с опаской.
Как же отреагировала на это Нафири?
— Не обращайте внимания. Вы тут ни при чем.
Мне показалось, будто президент Чиссано хмуро кивнул в знак согласия с полудюжины одинаковых настенных портретов. Сквозь тонкую бумагу упрямо, словно кошмарный сон, проступала надпись: ОГОНЬ РЕНАМО.
