Итак, мы можем видеть, что вопрос, случайны мутации на самом деле или нет, не так уж банален. Ответ зависит от того, что именно мы подразумеваем под случайностью. Если вы называете мутации случайными, имея в виду, что на них не влияют внешние факторы, тогда ваша точка зрения опровергается рентгеновскими лучами. Если вы считаете, что “случайность мутаций” предполагает, будто все гены мутируют с равной вероятностью, то в этом случае доказательством вашей неправоты служат “горячие точки”. Если же под случайностью мутаций вы подразумеваете, что мутационное давление во всех локусах равняется нулю, то вы опять-таки неправы. Только если вы определите случайность как “отсутствие общей склонности к усовершенствованию организма”, мутации будут поистине случайными. Все три рассмотренные нами разновидности неслучайности бессильны сделать так, чтобы эволюция двигалась непременно в сторону развития адаптаций, а не в каком-то ином, “случайном” (с точки зрения функций) направлении. Существует и четвертая разновидность неслучайности, для которой это тоже справедливо, хотя и чуть-чуть менее очевидно. Стоит потратить на нее немного времени, поскольку она приводит в замешательство даже некоторых современных биологов.
Есть люди, для которых слово “случайный” несет своеобразный — и, на мой взгляд, довольно странный — смысл. Приведу высказывания двух противников дарвинизма (П. Сондерса и М.-У. Хо), отражающие их представления о том, как дарвинисты трактуют понятие “случайная мутация”. “Неодарвинистская концепция случайной изменчивости несет в себе колоссальное заблуждение, будто возможно все, что мы только можем себе представить”. “Все изменения считаются возможными и равновероятными (курсив мой. — Р. Д.)”. Отнюдь не придерживаясь таких взглядов, я затрудняюсь даже уяснить себе, какой смысл мог бы под ними скрываться. Что могла бы означать убежденность в том, будто “все” изменения происходят с равной вероятностью? Все изменения? Для того чтобы два или несколько событий можно было назвать “равновероятными”, они должны поддаваться четкому определению. Например, мы можем сказать, что головы и хвосты встречаются с одинаковой вероятностью, потому что головы и хвосты — это четко различающиеся явления. Но не “все возможные” происходящие с животными изменения относятся к дискретным явлениям такого типа. Рассмотрим два возможных события: удлинение коровьего хвоста на один дюйм и удлинение коровьего хвоста на два дюйма. Как нам быть — считать их различными и, соответственно, “равновероятными”? Или же это просто количественные вариации одного и того же явления?
Несомненно, перед нами выведена своего рода карикатура на дарвиниста, чьи представления о случайности доведены до абсурда, если не до полнейшей бессмыслицы. Мне потребовалось время, чтобы понять эту карикатуру, настолько она чужда образу мыслей дарвиниста, который я себе хорошо представляю. Но теперь я, кажется, разобрался в ней как следует и собираюсь описать ее здесь, ибо она поможет нам уяснить то, что вызывает значительную часть так называемой критики дарвинизма.
Изменчивость и отбор вместе движут эволюцию. Дарвинисты считают изменчивость случайной в том смысле, что она не направлена в сторону улучшений, а имеющуюся тенденцию к усовершенствованию объясняют действием отбора. Можно представить себе непрерывный спектр эволюционных учений — с дарвинизмом на одном конце и мутационизмом на другом. Крайние мутационисты думают, что отбор никакой роли в эволюции не играет. Направление эволюции определяется направлением возникающих мутаций. Возьмем, к примеру, увеличение головного мозга, произошедшее за последние несколько миллионов лет эволюции человека. Дарвинист сказал бы, что благодаря той изменчивости, которую мутации поставляют естественному отбору, возникали как особи с мозгом мельче среднего, так и особи с мозгом крупнее среднего, а отбор благоприятствовал мозговитым. Мутационист сказал бы, что тенденция в пользу более крупных мозгов возникла уже на уровне мутационной изменчивости, что отбора после предоставленных мутациями изменений не было (или он был не нужен) и что размер головного мозга увеличился из-за того, что мутации происходили преимущественно в сторону его увеличения. Если вкратце, то мысль такая: имелась эволюционная тенденция в направлении укрупнения мозга, причиной этой тенденции мог быть исключительно отбор (как полагают дарвинисты) или исключительно мутации (как полагают мутационисты). Но возможен и непрерывный спектр промежуточных взглядов — как если бы два возможных источника данной эволюционной тенденции пошли на взаимные уступки. Промежуточную точку зрения можно было бы сформулировать так: у мутаций имелась некоторая склонность к тому, чтобы с большей вероятностью вызывать увеличение головного мозга, а в популяции, выжившей после действия отбора, эта тенденция становилась еще более выраженной.
Признаки карикатурности появляются тогда, когда речь заходит о том, что же дарвинист подразумевает, говоря, будто в предоставляемой отбору мутационной изменчивости отсутствуют какие бы то ни было тенденции. Для меня как для настоящего, реально существующего дарвиниста это означает только лишь то, что у мутаций отсутствует систематическая склонность происходить в направлении усовершенствования приспособлений. Но для выдуманного, карикатурного дарвиниста это значит, что все изменения, какие только можно себе представить, “равновероятны”. Если оставить в стороне уже упоминавшуюся логическую невозможность существования подобных убеждений, то этот карикатурный дарвинист считает организм безгранично податливой глиной, с готовностью принимающей любую форму, какую только пожелает всемогущий отбор. Очень важно понимать, в чем различие между настоящим и карикатурным дарвинистами. Рассмотрим его на конкретном примере — на разнице между приспособлениями к полету у летучих мышей и у ангелов.
Ангелов всюду изображают с крыльями, растущими из спины, и с руками, свободными от перьев. При этом у летучих мышей, так же как у птиц и у птеродактилей, самостоятельные передние конечности отсутствуют. Передние лапы их предков были преобразованы в крылья и не могут использоваться (разве что чрезвычайно неуклюже) для какой-либо другой цели — например, для захватывания пищи. Теперь давайте послушаем беседу двух дарвинистов — реального и карикатурного.
РЕАЛЬНЫЙ. Хотел бы я знать, почему у летучих мышей не развились такие же крылья, как у ангелов. Ведь свободная пара передних конечностей могла бы им пригодиться. Грызуны то и дело используют свои передние лапы, чтобы брать пищу и подносить ее ко рту, а рукокрылые из-за отсутствия передних лап ужасно неповоротливы на твердой поверхности. Полагаю, дело может быть попросту в том, что не возникало необходимых мутаций. Мутантные предки летучих мышей с зачатками крыльев на спине никогда не появлялись, только и всего.
КАРИКАТУРНЫЙ. Чепуха! Главное — отбор! Если у летучих мышей нет таких крыльев, как у ангелов, это означает только одно: отбор не благоприятствовал крыльям как у ангелов. Мутантные летучие мыши с торчащими посреди спины зачатками крыльев наверняка появлялись, но были отсеяны естественным отбором.
РЕАЛЬНЫЙ. Что ж, я готов согласиться с тем, что отбор мог им не благоприятствовать, даже если бы они возникли. Например, они могли бы увеличивать общую массу тела животного, а избыточный вес — это слишком большая роскошь для любого летательного аппарата. Но вы ведь, разумеется, не считаете, будто все, чему в принципе мог бы благоприятствовать отбор, непременно преподносится ему на блюдечке в виде нужных мутаций?
