Другая оговорка состоит в том, что взаимоотношения, которые я обозначил как “вражеские”, на самом деле сложнее, чем то двустороннее взаимодействие, что было описано в рассказе про гепардов и газелей. Одно из осложнений связано с тем, что у любого вида может быть двое (или более) врагов, являющихся еще более злостными врагами друг для друга. Именно этот принцип лежит в основе той часто повторяемой полуправды, что траве полезно, когда ее едят (или косят). Коровы питаются травой, из чего можно было бы заключить, что они ее враги. Однако у трав есть враги и в растительном мире — конкурирующие с ними сорняки, которые, если им позволить расти бесконтрольно, способны нанести нашей траве более серьезный ущерб, чем коровы. Травы страдают от поедания коровами, но их конкуренты страдают еще сильнее. Следовательно, суммарное воздействие коров на растущую на пастбище траву вполне может быть благотворным. В этом смысле получается, что коровы траве друзья, а не враги.
Тем не менее коровы являются врагами для травы в том смысле, что любое отдельно взятое растение все же больше выиграет в том случае, если не будет съедено коровой, и что любая мутантная трава, которая обзаведется, скажем, химическим оружием, защищающим ее от коров, оставит больше семян (содержащих генетические инструкции по производству химического оружия), чем более приятные на коровий вкус представители того же вида. Даже если и можно в каком-то смысле сказать, что коровы — друзья травы, естественный отбор все равно не будет благоприятствовать тем растениям, которые из кожи вон лезут, только бы приглянуться какой-нибудь корове! Из этого абзаца можно сделать следующий вывод. Говорить о гонке вооружений между двумя различными эволюционирующими линиями организмов — к примеру, между коровами и травой или между газелями и гепардами — бывает удобно, но никогда нельзя упускать из виду, что у обоих участников этой гонки могут быть и другие враги, с которыми им приходится вести параллельные гонки вооружений. Я не буду развивать эту мысль здесь, но, если довести ее до конца, можно получить одно из объяснений того, почему гонки вооружений стабилизируются, а не продолжаются бесконечно, то есть не приводят к тому, что состязание хищников и добычи начинает выглядеть как нарезка лучших моментов из футбольных матчей и т. п.
Третья необходимая “оговорка” — это не столько уточнение к нашему упрощенному описанию гонки вооружений, сколько просто соображение, интересное само по себе. Отвлеченно рассуждая про гепардов и газелей, я заявил, что в отличие от погодных условий гепарды из поколения в поколение будут склонны становиться все более и более “умелыми охотниками” — более злостными врагами, лучше оснащенными для убийства газелей. Однако это вовсе не означает, что в деле убийства газелей они станут более успешными. Суть идеи гонки вооружений состоит в том, что каждая из соревнующихся сторон будет улучшаться со своей точки зрения, усложняя тем самым жизнь представителям противоположной стороны. Нет (или, по крайней мере, пока что не было упомянуто) никаких особых причин ожидать, что одна из противоборствующих сторон в гонке вооружений будет стабильно побеждать или, наоборот, проигрывать. Гонка вооружений в своем чистом виде предполагает, что в том, что касается доли успешных попыток, прогресс будет равен нулю, хотя и налицо будет явный прогресс оснащения, необходимого для достижения успеха. Хищники становятся лучше оснащенными, чтобы убивать, а добыча — чтобы не дать себя убить, и доля успешных попыток убийства остается в конечном итоге неизменной.
Отсюда следует, что если бы благодаря машине времени можно было устроить встречу хищников из одной эпохи с добычей из другой эпохи, то более поздние, более “современные” животные — неважно, хищники или жертвы — заткнули бы за пояс более ранних. Этого нельзя проверить экспериментально, хотя некоторые и полагают, что фауну удаленных и изолированных территорий — например, австралийскую или мадагаскарскую — можно считать более древней, в некотором смысле приравнивая поездку в Австралию к путешествию на машине времени. По мнению этих людей, частое вымирание аборигенных австралийских видов после внедрения более конкурентоспособных врагов из внешнего мира связано с тем, что туземные виды являются “устаревшими”, “старомодными” моделями, выглядящими на фоне видов-колонистов как корабли, участвовавшие в Ютландском сражении рядом с атомной подводной лодкой. Однако предположение, будто австралийская фауна представлена “живыми ископаемыми”, труднодоказуемо. Даже если и можно найти ему обоснование, этим редко кто себя утруждает. Боюсь, что это может оказаться всего-навсего зоологическим вариантом шовинистского снобизма, аналогичным той точке зрения, что все австралийцы — неотесанные бродяги в шляпе с привязанными к полям болтающимися пробками, которая прикрывает черепную коробку с не бог весть каким богатым содержимым.
Явлению, когда коэффициент успеха остается неизменным независимо от того, насколько велик технический эволюционный прогресс, американский биолог Ли ван Вален дал запоминающееся название “эффект Черной королевы
[8]
”. Как вы помните, в Зазеркалье Черная королева схватила Алису за руку и потащила ее за собой; они бежали все быстрей и быстрей, однако как бы быстро они ни бежали, обе продолжали оставаться на прежнем месте. Алиса была, понятное дело, озадачена и потому заметила: “У нас, когда долго бежишь со всех ног, непременно попадаешь в другое место”. “Какая медлительная страна! — сказала Королева. — Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте! Если же хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать по меньшей мере вдвое быстрее!”
[9]
Название “эффект Черной королевы” забавно, но может сбивать с толку, если (как это иногда делается) использовать его применительно к математически точным понятиям — например, к нулевому перемещению объектов друг относительно друга. Еще одна деталь, способная ввести в заблуждение, — это то, что в книжке про Алису высказывание Черной королевы представляет собой истинный парадокс, несовместимый со здравым смыслом реального материального мира. А вот в эволюционном “эффекте Черной королевы”, который постулирует ван Вален, нет ровным счетом ничего парадоксального. Он пребывает в полном согласии со здравым смыслом, если пользоваться им, здравым смыслом, с умом. Но, даже и не будучи парадоксальными, гонки вооружений могут приводить к таким ситуациям, которые в глазах рационально мыслящего человека будут выглядеть жутким расточительством.
Почему, например, деревья в лесу такие высокие? Вкратце можно ответить так: все остальные деревья высоки, так что никакое отдельно взятое дерево не может позволить себе быть низким. Это, в сущности, истина, но она оскорбительна для разума, мыслящего экономически. Какая нецелесообразность, какая разорительность! Когда все деревья уже имеют высоту лесного полога и освещены солнцем примерно одинаково, то ни одному из них не выгодно быть ниже других. Но если бы все они были ниже, если бы только можно было заключить что-то вроде профсоюзного соглашения по снижению допустимой высоты лесного полога, тогда все деревья выиграли бы. Они конкурировали бы друг с другом за точно такое же количество солнечного света, но “плата”, необходимая, чтобы вырасти и достичь высоты полога, была бы намного скромнее. Это пошло бы на пользу как каждому отдельному дереву, так и лесной экономике в целом. Увы, естественному отбору нет никакого дела до всеобщей экономики, и он не оставляет места для картелей и соглашений. Некогда имела место гонка вооружений, в ходе которой лесные деревья становились с течением поколений все крупнее. На каждом этапе этой гонки вооружений сама по себе высота не давала деревьям никаких преимуществ. Единственное, что имело значение на всех этапах данной гонки, — это быть выше соседних деревьев.
