Я уже сказал, что асимметричные гонки вооружений могут приводить к интересным усовершенствованиям и прогрессу с большей вероятностью, чем симметричные, и теперь благодаря примеру с человеческим оружием нам понятно, почему это так. Если у какого-то государства есть бомба весом 2 мегатонны, то вражеское государство создаст бомбу, весящую 5 мегатонн. Это подтолкнет первых к разработке 10-мегатонной бомбы, что, в свою очередь, вдохновит вторых на производство 20-мегатонной, и т. д. Налицо настоящая прогрессирующая гонка вооружений: каждое достижение с одной стороны провоцирует контрдостижение с другой, и в результате наблюдается постепенное увеличение некоей характеристики — в данном случае мощности бомб — с течением времени. Но при такой симметричной гонке вооружений не будет того досконального, однозначного соответствия, той взаимной зависимости конструкций, как при асимметричном противостоянии — например, в случае ракеты и противоракетного глушителя радиосигналов. Противоракетная установка создавалась специально, чтобы воздействовать на определенные уязвимые места в конструкции ракеты; разработчиками учитывались мельчайшие детали устройства вражеского орудия. А разработчик ракеты следующего поколения будет использовать все свои знания об “антидоте” к предыдущей модели, чтобы противостоять ему. С бомбами, тоннаж которых постоянно увеличивается, дело обстоит иначе. Нет, разумеется, инженеры противоборствующих сторон могут сколько угодно воровать удачные идеи друг у друга. Но это все же момент второстепенный. Ни одна деталь строения русской бомбы не обязана досконально, однозначно соответствовать какой-либо детали строения американской бомбы. В случае же асимметричных гонок вооружений между модельными рядами орудий и специфически противодействующих им устройств мы видим то самое взаимно однозначное соответствие, которое с течением сменяющих друг друга “поколений” будет приводить к еще большей изощренности и усложненности.
Так же и в мире живой природы. Всегда, когда мы сталкиваемся с конечными результатами продолжительной асимметричной гонки вооружений, где достижения одной из сторон неизменно перекрывались точно подогнанными “антидотами” (но не соперниками) с другой, вряд ли стоит удивляться обнаружению сложных и замысловатых структур. Это явно справедливо для гонок вооружений между хищниками и их добычей и — возможно, даже еще в большей степени — между паразитами и их хозяевами. Тем электронным и акустическим локационным системам летучих мышей, о которых шла речь в главе 2, вполне свойственны тончайшая отлаженность и изощренность, характерные для конечных результатов продолжительной гонки вооружений. Неудивительно, что удалось проследить эту гонку и с противоположной стороны. Насекомые, на которых охотятся рукокрылые, оснащены сопоставимым комплексом электронной и акустической аппаратуры. Некоторые ночные бабочки даже испускают (ультра)звуки, напоминающие сигналы летучих мышей, чем, по-видимому, сбивают последних с толку. Почти все животные живут в постоянной опасности либо быть съеденными другим животным, либо не суметь съесть другое животное, и гигантское количество мельчайших фактов, которые мы знаем, имеют смысл только в том случае, если помнить, что животные возникли в результате длительной и ожесточенной гонки вооружений. Автор классической книги “Окраска животных” Х. Б. Котт хорошо сформулировал это в 1940 г., — он, вероятно, впервые в истории биологической науки использовал аналогию с гонкой вооружений (по крайней мере в печати):
Прежде чем утверждать, будто обманный внешний облик кузнечика или бабочки избыточно детален, мы должны в первую очередь выяснить, каковы способности к восприятию и различению у естественных врагов этих насекомых. В противном случае это будет все равно что заявить, будто броня линейного крейсера слишком тяжела, а дальность действия его орудий слишком велика, не поинтересовавшись, какого рода оружием располагает противник и насколько оно эффективно. В первобытной борьбе в джунглях, как и в тонкостях цивилизованной войны, налицо грандиозная эволюционная гонка вооружений. Ее результаты выражаются в таких приспособлениях для защиты, как скорость, проворство, наличие брони и колючек, норный образ жизни, ночной образ жизни, секреция ядовитых веществ, тошнотворный вкус, а также [камуфляжная и другие разновидности защитной окраски], и в таких приспособлениях для нападения, как скорость, внезапность, устройство засад, хитрость, острота зрения, а также когти, челюсти, жала, ядовитые зубы и [приманки]. Так же как преследуемый начинал двигаться быстрее в ответ на увеличение скорости преследователя, а защитная броня была ответом на орудия нападения, механизмы маскировки совершенствовались вследствие усиления чьих-то способностей к восприятию.
Гонку вооружений в человеческих технологиях изучать проще, чем ее биологический эквивалент, поскольку протекает она значительно быстрее, разворачиваясь прямо у нас на глазах. Когда же речь идет о биологической гонке вооружений, все, что мы в состоянии увидеть, — это ее результат. Правда, погибшие животные и растения изредка сохраняются в виде окаменелостей, и потому последовательные этапы биологической гонки вооружений можно иногда увидеть и в какой-то степени напрямую. Один из самых интересных примеров такого рода относится к электронной технике. Эту гонку вооружений можно проследить, сравнивая размеры головного мозга ископаемых животных.
Сам по себе мозг не сохраняется, но зато сохраняется череп; если аккуратно оценить объем черепной коробки, той полости, где размещался мозг, то можно получить хорошее представление о размере мозга. Я написал — “аккуратно оценить”, и это важное замечание. Связано оно с множеством трудностей, в том числе со следующей. Крупные животные обычно обладают крупным мозгом отчасти просто в силу своего размера, но это не обязательно значит, что они в каком угодно интересном смысле “умнее”. У слона мозг больше, чем у человека, однако нам нравится считать себя (возможно, не без некоторых оснований) умнее слонов, а свой мозг “на самом деле” более крупным, если принять во внимание, что сами мы — намного более мелкие животные. Несомненно, наш мозг составляет значительно бóльшую долю от общего объема организма, что можно видеть невооруженным глазом благодаря выпуклой форме нашего черепа. И это не просто видовое самолюбование. Значительная часть мозга предположительно нужна для повседневного обслуживания тела, то есть большое тело невольно требует и больших мозгов. Надо найти какой-то способ “удалить” из наших расчетов ту долю объема мозга, которая объясняется просто-напросто размерами организма, чтобы сравнивать то, что останется, как истинную “мозговитость” различных животных. Иначе говоря, нам нужно хорошее и точное определение того, что понимать под истинной мозговитостью. Каждый волен предлагать свой метод произведения таких вычислений, но самым надежным показателем считается “коэффициент энцефализации”, или EQ, используемый Гарри Джерисоном — ведущим американским специалистом по эволюции головного мозга.
На самом деле EQ рассчитывается довольно-таки замысловатым способом, где логарифмы массы мозга и массы тела нормируются в соответствии со средними значениями этих показателей для всех млекопитающих в целом. Подобно тому как психологи пользуются (и иногда злоупотребляют) “коэффициентом интеллекта”, или IQ, откалиброванным в среднем по популяции, точно так же и EQ стандартизован, грубо говоря, для “среднестатистического млекопитающего”. Как IQ 100 по определению означает средний IQ в популяции, так и EQ 1 равносилен по определению среднему значению EQ для млекопитающих данного размера. Тонкости использования математического аппарата значения не имеют. Говоря человеческим языком, EQ любого конкретного вида животных, будь то носорог или кошка, — это мера того, насколько более (или менее) крупным является мозг по сравнению с тем, чего мы могли бы ожидать, исходя из одних лишь размеров организма. Разумеется, методика, с помощью которой рассчитывается такое ожидание, открыта для критики и для дискуссий. Тот факт, что у человека EQ равен 7, а у гиппопотама — 0,3, не означает в буквальном смысле, что люди в 23 раза умнее бегемотов! Но, возможно, EQ, измеренный таким образом, может рассказать нам кое-что о той “вычислительной мощности”, которой располагает животное вдобавок к минимуму, необходимому для повседневного функционирования организма — неважно, большого или маленького.
