В. ПОЗНЕР: Всегда «ша» уничижительное. Докторша, врачиха.
Л. УЛИЦКАЯ: Совершенно верно. Я ничего не имею против писательницы. Абсолютно. Если мы вкладываем в это уничижительное понятие, то это говорит, скорее, о ментальности человека, который употребляет это слово. Но, в принципе, никакого унижения я в этом не вижу, поэтому мне совершенно все равно, как меня называют.
В. ПОЗНЕР: Можно я буду говорить «писатель»?
Л. УЛИЦКАЯ: Пожалуйста.
В. ПОЗНЕР: Хорошо. Все мои вопросы к вам так или иначе навеяны вашими книгами. И «Казусом Кукоцкого», и «Даниэлем Штайном, переводчиком», и «Зеленым шатром». До последней книги я еще не добрался, но перечисленные мною читаны, и очень внимательно. Я прав, полагаю: вы считаете, будто женщины — лучшая половина человечества?
Л. УЛИЦКАЯ: В среднем, да… Здесь придется издалека начать. Это на самом деле биологическая программа. Биологические программы женщины-самки и мужчины-самца немножко отличаются. Кроме проблемы выживания, которая и тем, и другим свойственна, есть еще программа продолжения рода, за которую отвечает женщина, и программа обеспечения территории, добычи. Война — это мужское дело. И именно уровень агрессии у мужчин и женщин разный. В силу разности задач. Все это — биологическая природа. Агрессия женщины включается в тот момент, когда нападают на ее детеныша, угрожают его жизни. Мужская программа агрессии включается, когда речь идет об охране территории, личности, дома. В основном территории. Это первая, конечно, программа — не залезай ко мне в огород. И это рождает определенные нравственные и вытекающие отсюда программы, которые, собственно говоря, не являются самостоятельными — мы знаем, что отдельно взятые персонажи могут отличаться от среднего. Но в целом женщина, как мне представляется, более нравственное существо. Она менее способна к убийству, озабоченная продолжением рода, она занимается постоянно альтруистическим действием, потому что воспитание ребенка кроме программы предполагает еще и некоторый альтруизм. Как правило, самки не уничтожают других детенышей в отличие, скажем, от самцов. Например, когда в прайде льва меняется самец, первое, что он делает, — убивает… Поэтому есть некоторые общие предпосылки того, почему мне кажется, что женщины — лучшая половина человечества. А в нашей стране — особенно. Женщины в России вели всегда невероятно тяжелую жизнь, на их плечи ложился такой груз, который мало в каких странах женщины получали. Скажем, история последнего столетия — это выживание женщины без мужчины. С 1904 года, с Русско-японской войны, война шла, не прекращаясь, — маленькая, большая, объявленная, не объявленная… Война изымает из популяции огромное количество мужчин. В нашей стране также густо населены тюрьмы, в основном мужчинами. Временами общее число заключенных доходило до миллиона, года три тому назад было 860 тысяч, и это мужчины детородного возраста. Плюс алкоголизм, который тоже вымывает из популяции немало дееспособных мужчин. Таким образом женщины в России не только выполняют женские функции, но вынуждены брать на себя и большую часть мужских.
В. ПОЗНЕР: Иногда мне кажется, что мужчины — слабый пол в России. Вы с этим согласны?
Л. УЛИЦКАЯ: Да, конечно. Но и социальные многие обстоятельства были таковы, что мужчинам было труднее выживать. Я с молодых лет любила дружить с людьми старшего поколения — возраста не родителей, а дедушек, бабушек. И почти все они были старухи. Стариков очень мало, потому что они не доживали.
В. ПОЗНЕР: Вы религиозный человек?
Л. УЛИЦКАЯ: В среднем, да. Хотя на самом деле это очень сложный вопрос. Я говорю «да», чтобы обозначить какие-то границы.
В. ПОЗНЕР: Я почему вас спрашиваю? Вы имеете некое отношение к биологии, вы окончили биофак МГУ, как и я. Только я учился на десять лет раньше вас, специализировался на физиологии человека, а вы — на генетике.
Л. УЛИЦКАЯ: Не знала, что мы коллеги. Это очень приятно.
В. ПОЗНЕР: Да, мы оба с вами биологи. Так вот, наука вообще для меня — это что-то такое, что, во-первых, задает вопрос «почему?» и требует ответа, а во-вторых, не согласна с ответом «потому». Религия для меня — наоборот. Религия не спрашивает «почему?», она говорит «ты должен верить», и тут не надо спрашивать. Считаете ли вы, что это так? И если это так, то каким образом вы, человек научного склада, примиряете эти две, на мой взгляд, конфликтующие вещи?
Л. УЛИЦКАЯ: С трудом. Это непросто. И я не так давно предприняла попытку такой деконструкции-пересмотра. Вы знаете, у меня есть представление, будто человек смолоду как бы выстраивает себе определенное здание — вокруг себя даже, можно сказать. Он выбирает какие-то принципы, идеи, знания, мысли, которые, как ему кажется, важны, и в конце концов стремится создать цельное, непротиворечивое мировоззрение. Когда же он это построение более-менее заканчивает, обнаруживает, что дышать невозможно… Процесс пересмотра со мной произошел и происходит на самом деле все время: от ощущения твердости, устойчивости, комфорта, объясненного мира (до некоторой степени) ты начинаешь проверять кирпичи, из которых это выстроил, и половину выбрасываешь. Я как раз нахожусь в данной фазе, и это изумительное ощущение, хотя и отчасти грустное, потому что степень свободы возрастает. И я вам не отвечу определенно ни на один из вопросов, которые вы мне будете задавать, потому что есть очень многие вещи, которые я раньше знала, а сейчас не знаю… Оттого даже этот основополагающий вопрос — вера-знания — подвижный. Конечно, по устройству мозгов я человек научный. Но я была маленькая и взрослела в очень тяжелой атмосфере, обстоятельства жизни были такие… железобетонные. Пятидесятые, шестидесятые годы… Я 1943 года рождения, жила при Сталине. Отлично помню это ощущение невероятной духоты — «ты закатан в асфальт». Это уже потом мы сообразили, к двадцати годам, что вообще-то асфальтом дышим. И потому был интенсивный поиск какой-то вертикальной составляющей жизни, куда-то надо было подняться. Предложение по подъему — единственное внятное, которое я получила, — было христианское предложение.
В. ПОЗНЕР: В партию не предлагали?
Л. УЛИЦКАЯ: Нет, с партией у меня было ясно. Я же не человек перестройки, у меня сидельцев полно в семье, и я никогда не имела никаких иллюзий относительно власти. Я ее не любила, это как погода — всегда есть, лучше, хуже — надо немножко приспосабливаться, чтобы она тебя не ломала все-таки. Поэтому вертикаль, предложенная мне, была счастьем. Многие годы я ощущала, что получила ключ, которым открываю абсолютно все замки. Такой ключик, с ним очень удобно. Но потом с годами стала понимать, что не все замки этим ключом открываются, что есть вопросы, которые обходятся, вопросы, ответ на которые — «А вот тут поверь». Но ведь и в науке имеется немало вещей, про которые говорят: «а вот тут поверь». Например, идея Большого взрыва или происхождения органической жизни…
В. ПОЗНЕР: Но вас не уверяют, что надо верить в это, только «предлагается вам некая…».
