После достаточно долгого разделения различные региональные диалекты стали настолько несхожими, что люди из разных областей перестали понимать друг друга. Сейчас мы называем их отдельными языками. Именно это произошло, когда немецкий и нидерландский язык отошли в разных направлениях от ныне исчезнувшего предкового языка. Именно это произошло, когда французский, итальянский, испанский и португальский независимо отделились от латыни в различных частях Европы.
Вы можете нарисовать генеалогическое древо языков, с «двоюродными братьями» французским, португальским и итальянским на соседних «веточках», и латинский в основании древа — то же, что Дарвин сделал с видами.
Подобно языкам, виды изменяются со временем и с расстоянием. Прежде чем мы рассмотрим, почему это случается, мы должны узнать, как это случается. Для видов эквивалентом слов является ДНК — генетическая информация, которую все живое несёт в себе и которая определяет особь, о чем мы говорили в главе 2. Когда особи размножаются половым путём, они смешивают свои ДНК. И когда члены одной местной популяции мигрируют в другую местную популяцию и вносят в неё свои гены при скрещивании с особями популяции, в которую только что влились, мы называем это «потоком генов».
ДНК двух отдельных популяций видов с течением времени отличается всё больше и больше, подобно тому, как, например, отличаются друг от друга итальянский и французский языки. Из‑за этого особи таких популяций постепенно теряют способность при спаривании произвести продуктивное потомство. Лошади и ослы могут спариваться друг с другом, но лошадиную ДНК отнесло так далеко от ослиной, что обе больше не могут понять друг Oкr друга. Или скорее они могут достаточно хорошо смешиваться — два «диалекта ДНК» могут достаточно хорошо понять друг друга — чтобы создать живое существо, мула, но не достаточно хорошо, чтобы создать существо, которое может размножаться: мулы, как мы видели ранее, бесплодны.
Важное различие между видами и языками в том, что языки могут перенимать заимствованные слова из других языков. После того, как английский, например, развился в виде отдельного языка от романских, германских и кельтских источников, он перенял слово «шампунь» из хинди, «айсберг» с норвежского, «бунгало» с бенгальского и «анорак» с инуитского языка. Виды животных никогда (или почти никогда) не обменивают ДНК, как только они продрейфовали достаточно далеко, после прекращения совместного размножения. Бактерии — другое дело: они обмениваются генами, но в этой книге не хватает места, чтобы описать и это. В остальной части этой главы условимся, что я говорю о животных.
Острова и изоляция: сила разделения
Итак, ДНК видов, как слова в языках, разошлись после разделения. Почему это могло бы произойти? Что могло начать разделение? Очевидный вариант — море. Популяции отдельных островов не встречаются друг с другом — во всяком случае, не часто, и их наборы генов имеют возможность отдалиться друг от друга. Это придаёт островам чрезвычайно важную роль в происхождении новых видов. Но мы можем подумать об острове гораздо шире, чем просто о куске земли, окружённом водой. Для лягушки, оазис — «остров», где она может жить, окружённый пустыней, в которой она жить не может. Для рыбы «остров» — озеро. Суть островов, и для видов, и для языков, в том, что популяции островов отрезаны от контактов с другими популяциями (предотвращая поток генов в случае видов, так же как они предотвращают предотвращают дрейф языков) и поэтому свободны начать эволюционировать в своём собственном направлении.
Следующий важный момент в том, что популяция острова не должна быть полностью изолирована навсегда: гены могут иногда пересекать окружающий их барьер, будь то вода или необитаемая земля.
4 октября 1995 года спутанные бревна и выкорчеванные деревья были выброшены на пляж на Карибском острове Ангилья. На них было 15 зелёных игуан, выживших после, должно быть, опасного путешествия с другого острова, вероятно, Гваделупы, находящегося на расстоянии 160 миль. Два урагана, названных «Луи» и «Мэрилин», промчались через Карибское море в течение предыдущего месяца, выкорчёвывая деревья и бросая их в море. Похоже, что один из этих ураганов, должно быть, снёс деревья, на которые взобрались игуаны (они любят сидеть на деревьях, как я наблюдал наблюдал в Панаме), и унёс их в море. В конце концов, достигнув Ангильи, они слезли со своих нетрадиционных транспортных средств на пляж и начали новую жизнь, питаясь и воспроизводя, и передавая свою ДНК на совершенно новом острове, ставшем им домом.
Мы знаем об этом, потому что игуаны были замечены прибывшими в Ангилью местными рыбаками. Несколькими столетиями ранее, хотя никто этого не видел, что‑то подобное почти наверняка впервые занесло предков игуан на остров Гваделупа. И приблизительно такая же история почти наверняка объясняет присутствие игуан на Галапагосских островах, куда мы и направимся на следующем этапе нашего рассказа.
Галапагосские острова исторически важны, потому что они, вероятно, заронили в Чарльза Дарвина первые мысли об эволюции, когда в качестве члена экспедиции он посетил их в 1835 году на английском военно — морском корабле «Бигль». Они представляют собой цепочку вулканических островов в Тихом океане в районе экватора, примерно в 600 милях к западу от Южной Америки. Все они молоды (всего несколько миллионов лет) и образованы вулканами, поднимающимися со дна моря. Это означает, что все виды животных и растений на островах, должно быть, прибыли из других мест — по — видимому, с материка Южной Америки — и совсем недавно по эволюционным меркам. Как только вид прибыл, он может делать короткие переходы с острова на остров, достаточно часто, чтобы достичь всех островов (возможно, один или два раза в столетие или около того), но достаточно редко, чтобы они могли эволюционировать отдельно — «расходиться», как мы уже говорили в этой главе — в течение промежутков между редкими переходами. Никто не знает, когда первые игуаны прибыли на Галапагосы. Они, вероятно, приплыли с материка так же, как те, которые прибыли в Ангилью в 1995 году. В настоящее время самый близкий остров от материка — Сан — Кристобаль (Дарвин знал его под английским именем Чатема), но миллионы лет назад также были другие острова, которые теперь опустились ниже уровня моря. Игуаны, возможно, прибыли сначала на один из ныне затонувших островов, а затем перебрались на другие острова, включая те, которые сегодня все ещё над водой.
Оказавшись там, они имели возможность процветать на новом месте, как и те, что прибыли в Ангилью в 1995 году. Первые игуаны на Галапагосах эволюционировали, став другими, чем их родственники на материке, частично благодаря простому 'дрейфу' (как языки), а частично потому, что естественный отбор благоприятствовал новым навыкам выживания: относительно бесплодный вулканический остров представляет собой место, очень отличающееся от южноамериканского материка.
Расстояния между различными островами гораздо меньше, чем расстояние от любого из них до материка. Так что случайные морские «рейсы» между островами были довольно частыми: возможно, раз в столетие, а не один раз за тысячелетие. И игуаны со временем начали появляться на большинстве островов, или на всех. Прыжки с острова на остров должны были быть достаточно редкими, чтобы позволить некоторое эволюционное расхождение на этих различных островах между «загрязнениями» генов благодаря более поздним прыжкам: достаточно редкими, чтобы позволить им эволюционировать так, чтобы когда они в конечном счёте встретятся снова, они больше не могли бы вместе размножаться. В результате, в настоящее время на Галапагосах существует три различных вида сухопутных игуан, которые уже не в состоянии скрещиваться между собой. Conolophus pallidus (эндемический вид семейства игуановых — бледный конолоф, прим. пер.) встречается только на острове Санта — Фе. Conolophus subcristatus живёт на нескольких островах, включая Фернандина, Исабела и Санта — Крус (каждая популяция острова, возможно, на пути к превращению в отдельный вид). Conolophus marthae ограничен самым северным в цепи из пяти вулканов на большом острове Исабела.
