Девчонку Романов передал на руки дежурной бригаде медиков (ясно было, что у нее наркотическая интернет-ломка и обычное истощение от недоедания – поразительно, что жива), батюшку в приказном порядке приписал к одной из групп, проверявших квартиры на предмет трупов, истощенных, больных и так далее, а с самовыразителем во второй раз получилось совсем скверно. Буквально перед ним в кабинет вошел мальчик лет десяти. Просто вошел. Очень тихо, наверно, потому его и не остановили нигде… Худой, кое-как одетый. Он принес двух полувзрослых щенков овчарки, тоже не особо упитанных, но вполне жизнерадостных. Потом сказал: «Их съесть хотели, а я не хочу… спасите их, пожалуйста…» – и, поставив большую корзинку с тявкающими и возящимися щенятами на пол, сел на стул у двери, прислонился к стене и стал очень белым с черными кругами у закрывшихся глаз и рта.
Сразу после того, как унесли и его, и щенят (Романова уверили, что мальчишка будет жить), явился вторично этот самовыразитель, и Романов его застрелил. Не со зла, не сгоряча – долго сидел спокойно, внимательно слушал и думал, что это будет очень несправедливо: чтобы это существо и дальше жило в одном мире с тем мальчишкой. Потом достал пистолет и застрелил.
Стреляли в эти дни много. Очень много. А что было делать? Романова сильно потрясло то, что среди всех чиновников мэрии после проверки не оказалось ни единого, с кем можно было бы на самом деле работать. Самым распространенным типом тут был достаточно молодой перекладыватель бумажек, которому до сколь-либо подходящего работника следовало еще расти и расти. Таких, как правило, отправляли на строительство теплиц, разбивку зимних лагерей из армейских запасов и начавшуюся стройку к северо-востоку от города или ставили на работы в самом городе. А вот все более-менее важные кресла занимали человеческие производные от обезьяньего вожака – злобные, похотливые, хитрые, с невероятным чутьем на интриги, но не способные что-либо сделать реально.
Эту категорию вместе с семьями расстреляли за городом в какой-то балке – Романов не интересовался. Оставлять в живых подобных креслократов глупо и опасно, содержать их в тюрьме – нелепо и затратно, перевоспитать – практически невозможно. А их семьи были просто балластом, приложением к своим «старшим». Причем балластом опасным.
Но в результате Романов остался в пустом, без чиновников, здании.
Вообще-то Романов намеревался опять создать нечто вроде министерств – просто потому, что система казалась ему апробированной и надежной. Но, поразмыслив, пришел к неожиданно ясной и четкой мысли: проблемы надо решать не министерствами. А людьми. Есть проблема – берем человека, который готов ее решить. Даем ему карт-бланш на привлечение людей, сил и средств. И в срок спрашиваем с него, и только с него, – и без оправданий. Если он справился – хорошо. Если справился, сэкономив силы и средства, – награждаем. Если не справился… нет, не наказываем, но помечаем, что дел такого типа ему поручать нельзя. А вот если убеждал всех, что справится, врал, а потом провалил…
Он не знал, как будет эта система действовать потом. Но пока… пока она действовала. И отлично.
Были, впрочем, люди, занимавшиеся и чем-то постоянным – тем, что требовало такого же постоянного контроля. Внутренняя и внешняя безопасность, продукты, строительство… И дети. Собственно, так и начал складываться реальный Большой Круг, в который входили сам Романов, профессор Лютовой, капитан Муромцев, каперанг Юрзин, Жарко, еще несколько человек, которые контролировали важные направления деятельности, например, бывший директор вполне процветавшего колхоза-АОЗТ «Рассвет» кореец Хегай Ли Дэ, который взял на себя почти все сельскохозяйственные дела. Кстати, именно он натолкнул Романова на мысль о необходимости работы над новой конституцией, которую Большой Круг решил назвать «Русская Правда». Романов был слегка поражен, когда Хегай во время самого начала обсуждения этого вопроса озабоченно сказал:
– Нужно первой же статьей непременно закрепить документально главенствующую роль русской нации в государстве и обществе…
– Я не пойму, ты вообще-то кореец, – откровенно в лоб высказался тогда Муромцев. – Так какого черта?
Это было больше шуткой, но Хегай неожиданно покачал головой и очень серьезно ответил:
– Не смейся, но я думаю, что эти беды посланы миру за то, что он забыл, что для него сделали русские.
Возражать было нечего, если честно…
Лютовой присутствовал на заседаниях всегда, хотя почти ничего не говорил на людях. Он, как и обещал, познакомил Романова сразу с несколькими небольшими группами молодых (в том числе на самом деле молодых) ученых, в разработках и наработках которых Романов мало что понял, но Лютовой рекомендовал эти вещи как буквально жизненно необходимые. Однако эта идея – точнее, целый ряд потащивших друг друга за собой идей, – пришла в голову самому Романову вскоре после разговора с начальницей Жарко, которую байкер-педагог и привел на прием поздно вечером.
Романов как раз занимался вопросом армии как таковой и мучился: бригаду, которой командовал сейчас Муромцев и которая рисковала стать самодовлеющим государством в государстве, надо было распускать, все начинать заново, а как, с какого бока взяться за эту реформу, даже в ум взять не получалось. Рядом лежала докладная записка того же Муромцева, что в бригаде живут двести семнадцать мальчиков-сирот от пяти-шести до четырнадцати-пятнадцати лет и с ними надо что-то делать. А пять минут назад ушел Лютовой, с которым опять состоялся очередной странноватый, парадоксальный разговор, начавшийся с ерунды: с вопроса о том, что компьютерная сеть в мэрии потребляет слишком много энергии.
– По-моему, ее следует вообще отключить, оставив лишь те машины, которые занимаются важными расчетами, – неожиданно сказал профессор. – И необходимо вычистить компьютеры из частного владения и из карманов. Конечно, большая их часть не работает… но все равно. Убрать. Надолго. На много десятков лет.
Романов даже слегка обалдел от такого предложения. Пока он подыскивал и формулировал возражения, Лютовой продолжал как ни в чем не бывало:
– Что такое компьютер в частных руках при нынешнем уровне развития морали – точней, при том, который был до катастрофы? Библиотека? Нет. Рабочий инструмент? Нет. Это тупое или грязное развлекалово плюс вынос мозга на аутсорсинг. И он стал, на мой взгляд, главнейшей причиной морального одичания последнего времени. Обычный мобильный телефон со множеством функций низвел основную массу детей до хилых тупых ублюдков, сыграв роль обычного электронного наркотика. Компьютер в руках взрослых убил множество ремесел, множество на самом деле полезных навыков… которые нам теперь придется восстанавливать и за отсутствие которых, наверное, уже миллионы людей заплатили жизнями. Прежде чем люди снова получат что-то подобное в руки, им надо будет здорово повзрослеть как биологическому виду. А раньше – нет. Нет. И нет.
– Сдерживать прогресс? Не слишком умно, – возразил Романов. Почему-то ему всегда хотелось в разговорах с Лютовым возражать снова и снова. То ли из-за спокойного менторского тона… то ли потому, что возразить, в сущности, было нечего, даже если профессор говорил странные или страшные вещи.
