– В данный момент нас, витязей РА, двадцать семь человек. У одиннадцати имеются дружины численностью от двух десятков до сотни бойцов, всего около полутысячи человек, причем все – хорошо вооруженные и тренированные, многие – с боевым опытом. Считая сюда же все имеющие с нами связь и выразившие желание сотрудничать группы, в частности группу генерала Белосельского и его Селенжинский лицей…
– Мальчишки… – подал голос Батыршин. Молодой физик, он оказался еще и отличным бойцом и организатором – в феврале, по собственному почину проникнув в Уссурийск, он на месте за несколько дней создал боевую группу и за одну ночь уничтожил пять небольших, но жестоких банд, скрывавшихся в пригородах. Большой Круг счел его достойным звания витязя и в перспективе – вопрос все еще дебатировался – дворянского достоинства. Тем не менее двадцатидвухлетний ученый с постоянной иронией относился к «молодежи». Видимо, это помогало ему поднять самооценку.
– Забудьте это слово на ближайшие годы, – отрезал Романов. – В общем, людей мало, но, я думаю, как организованная сила мы достаточно мощны. Тем не менее я подписал указ о создании на основе ополчения отрядов Добровольного общества содействия армии и флоту… ДОСАФ… – Романов улыбнулся смущенно: – Ну, право, больше просто ничего не пришло в голову… в которые войдет все боеспособное и имеющее разрешение на ношение оружия мужское население от 14 до 49 лет – в обязательном порядке, мужское старше 49 лет и женское от 18 до 40 лет – в добровольном порядке. Все остальные – мальчики старше 10 лет и девочки старше 12 лет, женщины старше 40 лет и мужчины старше 49 лет, а также те, у кого нет разрешения на оружие, – мобилизуются на работы в Трудовую армию. Да, еще. Для наиболее подходящих по физическим и умственным кондициям мальчиков-сирот старше 5 лет будет создан на базе школы Жарко еще один лицей по образцу Селенжинского генерала Белосельского – Владивостокский – и открыто пять новых кадетских школ. В них из мальчиков-добровольцев старше 10 лет будем готовить пополнение для будущей регулярной армии. Для остальных детей младше 10 лет будут начальные школы, а дальше – как это? – фабрично-заводские училища и сельскохозяйственные школы при Трудовой армии. Тут еще даже разработок толком нет, все вчерне. Мне не нужно напоминать вам, что эпидемия ударила по нам очень и очень сильно, и придется снова и снова работать и закрывать бреши.
В комнате стало очень тихо. Тишину вызвало одно упоминание об апрельской эпидемии огневика…
Грипп-огневик был, очевидно, какой-то древней инфекцией, пробудившейся во льдах или вечной мерзлоте, а может, на океанском дне или в глубинах горных пород во время катастрофы. Защиты как таковой от огневика не было; собственно, это даже трудно было назвать гриппом, его называли так по первым симптомам – кашлю, взвинченному состоянию и резкому скачку температуры до 38–39 градусов. Через шесть-восемь часов так же резко температура падала до 35–36 градусов, человека настигала общая слабость, он, как правило, ложился, не в силах просто устоять на ногах. Еще через два-три часа следовал новый скачок – уже до 39–41 градуса, затем бред, бессознательное состояние, и к исходу полусуток, максимум суток умирало 70 % больных. У 30 % второй скачок сменялся таким же резким падением до нормальной температуры и глубоким сном-обмороком. После чего, видимо, вырабатывался иммунитет.
Зависимости – кто заболеет, кто нет – выявить не удавалось. Один постоянно находился среди больных и даже не чихал. Другой прятался в подвале, ни с кем не контактируя, где его и находили позже со всеми симптомами смерти от огневика. Лишь гораздо позже, наверное, лучший из врачей того времени, очевидец и участник событий, Вольфрам Хеннеке Йост позже в своих капитальных исследованиях ясно и неоспоримо связал сокрушительность пандемии огневика с влиянием на человеческие организмы химических веществ, попадавших туда с прививками и фастфудом. В определенный момент накапливалась «критическая масса», имея которую в организме человек становился легкой добычей огневика. Спасти такого больного было практически невозможно.
По сделанным позже подсчетам, 30 % уцелевшего после ядерной войны населения Европы и 40 % – России умерло именно от этой болезни.
К счастью, на Дальнем Востоке по каким-то причинам эпидемия была на порядок слабей, чем в других регионах. Но все-таки многие переболели. И все-таки умерло очень много людей. Самое страшное – умерла почти треть детей от двух-трех до тринадцати-четырнадцати лет. Впервые Романов видел, как Жарко плакал, когда хоронили одного за другим его кадетов, – из пятисот мальчишек умерли девяносто два… Новый мир оказался немилосерден к ним – поверившим в него. Умер двенадцатилетний сын Алины Юрьевны Салгановой, бывшей начальницы Жарко, в последние полгода отличившейся самоотверженной и умелой работой с девочками-сиротами и занявшей должность управляющей делами новопереселенцев и карантинного комитета. Еще до этого умер ее муж, один из дружинников Русакова, – недолго у мальчишки был отец, а ведь все у них сложилось хорошо… Умерли с перерывом в два дня бывшая секретарша мэра Оля и ее младший брат Алька. Эти две смерти Романов переживал так тяжело, что сам потом поражался своей реакции.
Но интересно было то, что из рожденных за это время – а их было уже несколько сотен – не заболел никто. И было очень мало смертей среди пожилых людей и людей в возрасте, хотя казалось бы… И в целом людей стало больше, чем год назад, – Арсеньев, Уссурийск, Дальнегорск помалу присоединились к Владивостоку. За Дальнегорск шли, впрочем, в начале весны упорные бои в течение трех дней – город полностью контролировала, как оказалось, крупная банда, имевшая на вооружении даже несколько танков. Командовавший операцией Русаков уничтожил не только банду, но и всех, сдавшихся в плен, а также их семьи – полностью, кроме совсем уж несмышленых малышей…
То, как дорог ему Женька, Романов понял именно в дни эпидемии. Временами ему хотелось выть. Он был почти уверен, что Белосельский – не то младший брат, не то вовсе сын, и что с того, что не по крови?! – мертв. Умер один вдали от места, которое уже привык считать своим домом. Прошло больше полугода. И – никаких сведений. Ни единого, даже глухого, слуха.
Это была страшная и несправедливая смерть.
Страшная и несправедливая.
Олег Щелоков, впрочем, тоже не вернулся… Может быть, все-таки «еще»? И он, и Женька? Тезка Щелокова Горин вон тоже пришел вот только-только, несколько дней назад, в конце апреля. А Антон Медведев вернулся в середине марта. Еле дотащился – больной, почти умирающий от лучевки и истощения. Он и сейчас еще болел, выжил вообще чудом. Но сведения, которые он принес, были неоценимыми. Впрочем, и Горин поработал отлично. Их сведения, собственно, и обусловили успехи в борьбе с бандами и расширении территории…
Романов думал обо всем этом, не прекращая говорить. И еще о сотне дел думал в то же время. В прошлом году ему казалось, что от такого процесса может запросто лопнуть голова. Сейчас он привык. Наловчился.
Вопрос образования вызвал дискуссию – без печати Большого Круга – новенькой, с изображением всадника, поражающего копьем чудовище, – указы Романова силы не имели. Многим открыто пришлось не по душе «снижение уровня образования», которое связали с уничтожением средней школы и слишком явной установкой на раннюю жесткую профориентацию. Пришлось говорить Жарко.
