Он прикрыл глаза, счастливо вздохнул. Он был изумлен собою!
Приводила в трепет, в дрожь сердечную одна только мысль о том, что она здесь, в
этом доме, так близко… Этот застенчивый взор, нервное подрагивание губ,
неизъяснимая прелесть каждого жеста, легкий аромат, сопровождавший ее движения,
словно она была прекрасным цветком, колеблемым ветром, – все в ней было столь
очаровательным, столь неизъяснимо-властным над сердцем Федора, что он без
всякого труда вызвал в своем воображении ее образ – да так и сидел, зажмурясь и
слабо улыбаясь прекрасному видению.
Легкий шелест послышался рядом, и Федор нехотя открыл глаза.
В первую минуту ему показалось, что грезы его еще не растаяли, ибо на него
глядели удивленные серые глаза, вздрагивали в робкой улыбке нежные губы… и
вдруг он осознал, что это уже не видение, что она, Мария, вживе стоит перед
ним, совсем близко!
Федор вскочил так стремительно, что чуть не налетел на нее,
заставив попятиться.
– Простите! О, простите!
Пробормотав это, умолк, невыразимо страдая от того, что не
может прижать к себе ее стройный стан. Он не показывался в дом на Преображенском
более недели, выжидая приличное время, а кроме того, желая, чтобы назойливая
Елисавет успела обратить на другого свои непостоянные взоры. Федору также
хотелось, чтобы Варвара Михайловна успела забыть сцену его нелепого сватовства,
но одному господу богу было известно, сколько страданий принесли ему эти
несколько дней вынужденного ожидания и добровольной разлуки с той, к коей
рвалось сердце. Сам на себя наложив епитимью, он все же изредка нарушал ее и,
облачившись в Савкины лохмотья, блуждал по окраинам меншиковского сада,
вспоминая достопамятную сцену среди фигурных камней, пытаясь понять ее истинную
подоплеку, мучась смутной ревностью к черкесу и понимая, что деваться некуда,
поделать ничего нельзя: если даже Мария к Бахтияру благосклонна, останется или
добиться первенства в ее сердце – или убить соперника.
И вот Федор снова увидел ее! Надеялся взглянуть хоть издали,
а она здесь, так близко. При одном взгляде на эту резко вздымающуюся белую,
будто лебяжий пух, грудь, занялось дыхание. Изгиб ее шеи у плеча… у него губы
пересохли. Да что это?! Никогда еще он так не желал ни одной женщины! Сейчас
душу продал бы за счастье припасть к этому розовому, свежему рту. Скажи ему
вышняя сила: «Возьми ее – и умри в мучениях!» – не медля ни минуты рухнул бы с
нею на пол, зарылся в облако пышных юбок, вонзился бы своей раскаленной, ноющей
от страсти плотью в ее лоно, только бы она ответила поцелуем, объятием, словом…
ну хоть стоном любви! При воспоминании о безупречной красоте ее ног, которые
ему как-то невзначай пришлось зреть, сделалось вовсе невмоготу.
Верно, его исступленный взгляд смутил Марию. Она ринулась
было к выходу. Федор в бессилии отчаяния глядел на нервное колыхание
жемчужно-серых шелковых складок, и этот неотступный взор удержал красавицу! Она
замедлила шаги, бросила взгляд на шахматный столик, полуобернулась к Федору:
– Вижу, вы играли, князь? Решили с батюшкой потягаться?
Напрасно! Он кого угодно одолеет, разве вы не знаете?
Федор готов был целовать каждый звук, произносимый ею. О,
какая печаль, какая тихая печаль в ее голосе!
– А вашу позицию разбить – дело и впрямь нехитрое, –
продолжала Мария, присмотревшись к доске. – Я вижу три способа вас обойти.
– Как три? – с непритворным изумлением пробормотал Федор.
Он-то об этом, конечно, знал и ждал, что светлейший использует хотя бы один из
них, а тот растерялся. И вот теперь это воздушное создание с первого взгляда…
– Нет, – перебила Мария, подходя ближе к дос-ке. – Пожалуй,
не три, а даже четыре! Только надо подумать…
Она присела в кресло отца, подперлась локтями, так и сяк
озирая доску, потом взяла королеву Марго и – о ужас! – знакомым движением
потянула фигурку ко рту.
* * *
Федор метнулся вперед так резко, что шахматы слетели со
стола. Мария только слабо пискнула, когда он железной хваткой стиснул ее
пальцы, вырвал фигурку, отшвырнул, истер каблуком осколки. Слабо запахло мятой,
и этот запах вернул князю Федору сознание.
«Ох, что я… как я…» Мысли испуганно замерли. Что за
нелепость – набросился, схватил за руку, вырвал фигурку… Как осмелился хватать,
как вообще посмел дотронуться хотя бы пальцем?! Она пока еще невеста
государева, а не его! Холодок пробежал по Федоровой спине. Он попятился, не в
силах отвести взор от изумленных огромных глаз. Они вдруг потемнели.
«Гневается!» – понял Федор. Наверное, следовало бы пасть в ноги, нижайше молить
о пощаде, но он, хоть стреляйте, не мог отвести взгляда от этих глаз, вдруг
повлажневших, наполнившихся слезами. Да что это? Она плачет?!
– Больно уж вы стремительны в движениях, сударь! Одних за
руку хватать… других за юбку… – И голос ее, начавшийся высокой возмущенной
нотою, вдруг оборвался рыданием.
Князь Федор стоял как столб. Сердце его было зор-че очей,
оно увидело, вернее, почуяло то, что скрывалось за этими, казалось бы,
бессвязными словами и необъяснимыми слезами. Мгновенное озарение – иначе нельзя
было назвать воспоминание о том, как он резко, грубо одернул юбку бесстыжей
Елисавет в то самое мгновение, как где-то наверху раздался стук захлопнувшегося
окна.
Видела! Она видела! И подумала, конечно… что же она подумала
о Елисавет и о нем!
Таким жаром ударило в лицо, что Федор даже пошатнулся. Ничто
более в мире не существовало сейчас для него, кроме этих заплывших слезами
глаз, смотревших на него с откровенным презрением. И это было невыносимо! Все в
мире, в судьбе, в жизни и смерти вдруг сделалось неважно, ненужно. Он бы сейчас
перевернул небо и землю, только бы она не смотрела так… ведь с каждым ударом
сердца, с каждым мгновением Мария словно бы отдалялась от него все безнадежнее,
невозвратимо! Царский гнев, негодование дядюшек, опала, немилость, дыба, кнут,
плаха, топор палача – пустое, все это пустое!
Он рванулся вперед и снова схватил девушку за руку. Пальцы
слабо дрогнули в ответ… сердце его перевернулось от этого беспомощного трепета!
Мария глядела теперь с изумлением в его пламенные глаза, на
эти решительно нахмуренные брови, твердые губы. Отшатнулась было, но Федор
держал крепко, и она сделала невольный шажок к нему и еще один… стала так
близко – пришлось даже закинуть голову, чтобы по-прежнему смотреть, смотреть
ему в глаза.
Их руки вдруг сделались горячи нестерпимо. Да что руки –
самый воздух, чудилось, плавился и дрожал меж ними!
Мария тихонько вздохнула, разомкнув пересохшие губы.
Федор покачнулся.
