– У-у-у… – прогудел отец Вавила, пытаясь повторить роковое
слово, а рука его в это время воровато скользнула к огромному ножу, лежащему на
столе.
– Не бойся, – хохотнул князь Федор. – Я не имел в виду, что
ты будешь похоронен на семейном кладбище, хотя лет этак через полста такое
может статься. Но пораскинь мозгами… кстати, ты считать умеешь?
– До трех, – угрюмо буркнул Вавила.
– Больше и не требуется. Итак, задачка на сложение. Имеется
у нас отец Вавила, состоящий из двух слагаемых: Владимира Луцкого и Семена
Уварова. Прикинь, кто останется, если исчезнут и отец Вавила, и Семен Уваров?
– В-в-в… – проблеял рыжий поп, и на сей раз можно было
понять, что сие означает «Владимир».
– Ну, понял? – терпеливо спросил Федор.
– Понял, – осторожно прошептал злополучный питомец Лихудов.
– Понял, ей-богу, понял! Я просто-напросто сбегу, исчезну – и явлюсь к батюшке
под своим именем. Теперь-то он меня не выгонит, теперь-то ему нужен наследник.
Луцкое достанется мне!
Он выскочил из-за стола и пошел по комнате вприсядку, но на
середине сбился и кинулся было припасть к князевой ручке, однако что-то в его
улыбке остановило Вавилу:
– Так? Не так?
– Не совсем так, – осторожно ответил князь Фе-дор. – Если ты
сбежишь, тебя начнут искать. И рано или поздно кто-то вспомнит, что именно в
тех местах, откуда родом Семен Уваров, в святом постриге отец Вавила, объявился
его двойник. Все ясно! Сбежал, скрылся на родине под вымышленным именем! И… и
все, поминай как звали, молодой граф Владимир! Еще и отца притянут за обман церкви.
Ох, разойдется Синод!.. Ну, ты представляешь. А вот если непутевый отец Вавила
через некоторое время помрет и будет похоронен, в той же могилке навеки
упокоится и Семен Уваров. А ты сбреешь бороду и поедешь к отцу – вступать во
владение хозяйством. Так?
– Так! Так! – взревел отец Вавила, восторженно воздев руки.
– Vivat maecenatum caritas!
[42] – И тут некая трезвая мысль пробилась сквозь
опьянение картинами грядущего: – Вы говорили… вы сказать изволили, мол, два
условия, да? Первое, стало быть, мне понятно, я его принимаю с охотою. А…
второе? Второе каково?
Он глядел с опаскою, но лицо его озарилось облегченной
улыбкою после слов князя Федора:
– Прежде чем проститься с саном и жизнью, отец Вавила должен
будет меня обвенчать.
– Милое дело! – возопил рыжий. – Да это же благолепие! Сие
мне будет в радость вящую! Это же проще простого!
Он был так умилен, пребывал в таком откровенном восторге,
лицо его сияло такой радостной готовностью услужить своему maecenatum, он так
часто повторял: «Да это мы раз-два и готово!», что князь Федор пожалел его
разочаровать и решил пока промолчать о подробностях, чтоб до поры до времени не
напугать своего нового сообщника.
Глава 14
Ночные приключения
– Постой! – Савка, чудилось, выскочивший из стены, проворно
поймал за рукав Вавилу, торопливо идущего по коридору. – Умерь-ка прыть! Сперва
мне скажи: видел?
– Кого? – сделал невинным свое конопатое лицо Вавила, но
Савка так на него зыркнул, что поп сдался: – Глаза мои при мне пока что. Видел!
– Ну, и какова? – не отставал Савка.
– Красота! – восторженно повел носом Вавила. – Лепота
несказанная, неописуемая! Всех притишает, все усмиряет. Уж на что Пырский буян
и дубина, а и тот при ней тише воды ниже травы. Она б его на поводке водила,
когда б охота приспела. Но для нее словно и нет ничего вокруг. Вот только очень
уж бледная. И такая грустная! Глаза, чудится, вот-вот слезами зальются. И еще…
еще… – Отец Вавила напрягся, пытаясь выразить те смутные опасения, которые
возникли у него при виде прекрасного и печального лица Марии Меншиковой. –
Задумчивая она чересчур, отрешенная, словно что-то тяжкое замыслила. Мнится
мне, жизнь ей не мила. Как бы руки на себя не наложила! – выпалил отец Вавила –
и отшатнулся от Савкина сухого, но крепкого кулачка, вдруг возникшего прямо
перед его лицом. – Да ты что, сын мой?!
– А вот что, отче, – внушительно приблизил кулак Савка. –
Про это – про это! – ты ему не сказывай. Ни-ни! Скажи, мол, задумчивая – и
ладно. Главное, что красивая. На это напирай. А про печаль-тоску, про мысли
нехорошие…
– Про это я уже слышал, так что уйми свою инквизиторскую
цензуру, Савка, – перебил спокойный го-лос князя, и его высокая фигура
появилась на пороге комнаты.
Савка мысленно стукнул себя кулаком по лбу. Эх, недоглядел…
дверь-то, знать, была приотворена!
– Что дальше, Вавила? – спросил князь. – Поладили с Пырским?
– Поладили, как не поладить! Ох, доит, ох, и доит он
светлейшего! – схватился Вавила за голову. – Золотые часы, табакерка, перстни,
отрезы золотой парчи… Ну не счесть, не счесть! Охране тоже перепадает. Да это
ладно, тут вот какая была закавыка: в часовенке служить давно никому не
приходилось, там все паутиной поросло, пыль, грязь. Меня Пырский сперва в штыки
принял: мол, ничего не станется, ежели я светлейшего князя на богомолье свожу с
охраною в полсотни пеших и конных солдат…
Он примолк, заметив, как молниеносно переглянулись князь
Федор с Савкою, затем оба враз безнадежно покачали головами: полсотни солдат –
это чересчур, и даже если удастся каким-то немыслимым образом вырвать Марию
из-под охраны, далеко от погони не уйти. Князь кивнул Вавиле, и тот продолжил:
– Однако светлейший тяжко болен. Лежит лежмя. Супруга его
женщина хрупкая, все ее силы на хлопоты о нем уходят. Это и сам Пырский
понимает, что лучше бы им с места не трогаться. Да и безопаснее оно… И вот,
пока мы судили да рядили, пришел к Пырскому один человек из свиты господской…
как к себе домой пришел! Они, как я понял, крепко задружили, Пырский и этот
черкес.
– Черкес? – свистящим шепотом перебил князь. – Бахтияр, что
ли?
– Он самый, – подтвердил Вавила, недоумевая, почему у князя
Федора вдруг сел голос. – Пришел, стало быть, расселся, вел себя вольно, болтал
– и до того доболтался, что брякнул: мол, креститься хочу!
– Черкес?! Магометан? – вытаращил глаза Савка. – Ни в жизнь
не поверю, он же обрезанный! Что, молитвами это место себе нарастит?
– А он не сказывал, с чего это вдруг подался из
магометанства в православие? – спросил князь как бы из праздного любопытства, и
его деланное спокойствие обмануло отца Вавилу.
