И все эти несколько мгновений, пока Мария стискивала концы
шали – налитые груди встрепенулись под тонкой рубахою, пока, обернувшись,
бежала через всю комнату к широкой кровати – рубаха маняще очертила полновесный
изгиб бедра, – у князя в ушах стоял тяжелый звон, словно бы это разбивались
вдребезги все его светлые надежды и прекрасные мечты.
Так вот кого она ждала! Так вот кого она ждала…
Ишь, бегом бросилась к кровати – верно, невтерпеж. Сейчас
раскинется в прельстительной позе, чтобы скорее накрыло ее черное, хищное,
волосатое тело!..
Спазм отвращения сжал горло, князь задохнулся – и в первое
мгновение не поверил глазам, когда Маша забилась в угол постели и, вытащив
из-под перин что-то длинное и черное, направила на него со словами:
– Не подходи, вражина! Убью!
В руках у нее был пистолет, и даже в полутьме, нарушаемой
лишь колыханием лампадного огонька да слабым сиянием свечки на столике возле
кровати, князь Федор разглядел перламутровые насечки на рукояти, вороненый
отлив дула и холодный блеск стали перед дульным отверстием. Без сомнения, это
был английский однозарядный карманный пистолет с откидным штыком, так
называемый «терцероль»
[43], вдвойне убийственное оружие, потому что в случае
промаха им можно было действовать и как кинжалом. И хотя князь Федор понимал,
что в десяти шагах по недвижимой мишени даже женщина из «терцероля» не
промахнется, он на мгновение залюбовался редкостным и очень дорогим оружием,
которое до этого видел только раз в жизни, у английского лорда-спортсмена,
помешанного на новейших образцах пистолетов. Однако он тут же забыл и про
своего английского приятеля, и про удобство «терцероля», и про то, что стоит
под прицелом, когда услышал новые слова Марии:
– Я же умоляла – оставь меня в покое! Но ты не внемлешь.
Знаю, что ты задумал, знаю, зачем этот рыжий поп зачастил в крепость! Но ничего
не выйдет у тебя, Бахтияр. Ничего! Думаешь, поверю, что ты искренне отступником
магометанства желаешь стать? Для тебя все наши обряды – разменная монета, за
которую ты меня сторговать желаешь. Да напрасно. Напрасно! Даже если силком
меня к алтарю потащишь или блудно сомнешь, я наутро же умру. Хоть косой своей
удавлюсь, а позора терпеть не стану. Ты знаешь – слово мое твердое. Если уж я
отринула того, кто истинно сердцу дорог, то тебя, похабника, под угрозой вечных
мук не потерплю возле себя. Пойми это и уходи. Лучше уходи, пока жив!
Она примолкла, настороженно вглядываясь в густую тень у
двери, где едва угадывалась высокая мужская фигура. Маше невдомек было, что
незваный гость уже полумертв – но не от страха, а от счастья, от почти
непереносимого облегчения, слишком внезапно сменившего все его ревнивые,
ядовитые опасения. Он хо-тел сказать что-то, прояснить недоразумение – но губы
онемели, не слушались.
Маша вздохнула и неловко, быстро перекрестилась левой рукой,
правой сжимая пистолет.
– Ну, прости меня, господи, – сказала она тихо, устало. – А
ты прощайся с жизнью, Бахтияр. Пришел твой час!
Князь Федор не видел, но ощущал, как Машин палец медленно
нажимает на курок, а тот неудержимо клонится к огниву. И за миг до того, как
искра выбила бы заряд из ствола, он вдруг прорвался сквозь свое оцепенение, и
смог сделать шаг вперед, и протянуть руки, и сказать:
– Милая! Люблю тебя!
Даже если бы она успела выстрелить, она должна была услышать
это.
Секунду или две Маша так и сидела, держа нацеленный
пистолет, и тем же неведомым чувством князь Федор ощутил, как пальцы ее
медленно слабеют, освобождая спусковой крючок, и курок послушно ложится на свое
место, а неутоленная ярость искры постепенно угасает.
Он сделал еще шаг, и еще, вышел на свет, но тут же понял,
что Маша его не видит: она сидела, закрыв глаза, и слезинки медленно сбегали по
щекам из-под крепко зажмуренных век.
Князь Федор присел на край кровати, положил руку на Машино
окаменелое запястье и принялся легонько поглаживать его, пока не ощутил, что
мертвая хватка пальцев ослабела. Тогда он взял «терцероль», еще раз мимолетно
восхитившись этой смертоносной красотою, и положил его куда-то в сторону. А
потом осторожно опустил дрожащую Машину руку на одеяло. У него губы горели от
желания припасть к этой нежной, обнаженной до плеча руке, но он не посмел –
соскользнул на пол, стал на колени и принялся терпеливо ждать, пока Маша
наконец поднимет слипшиеся от слез ресницы и недоверчиво, испуганно посмотрит в
серьезное лицо князя Федора, глядевшего на нее чуть снизу: кровать была высока.
– Милая, я люблю тебя, – проговорил он тихо. – Я пришел,
чтобы обвенчаться с тобою нынче – или умереть. Согласна ли ты быть моей женою?
Она прерывисто вздохнула, потом быстро, по-девчоночьи,
вытерла кулачками слезы и уже осмысленно поглядела в глаза князя Федора.
Он подумал, что сказал слишком мало и невыразительно, она
могла не понять его муку, не поверить, сколь высоки его чувства, его почитание
и любовь… сколь близка к нему сейчас смерть, и дело тут даже не в опасности, не
в охране: ее отказ был для него смертью. Надо было пояснить все это, что-то
добавить, но он не мог. Вся жизнь и весь трепет как бы вырвались из его сердца
в этих словах – ни на что больше сил не осталось.
Рука Маши медленно поднялась и невесомо коснулась его
головы, запуталась в еще влажных от растаявшего снега кудрях. Она все молчала,
но князь Федор ощутил, что его остановившееся сердце начинает биться вновь. И
наконец нежная, нежная улыбка заставила ее губы затрепетать.
– Ты свет жизни моей, – выдохнула она чуть слышно, и это
означало – да.
Глава 15
Любовь
Она ничего больше не сказала, ни о чем не спросила – только застенчиво
улыбнулась, когда он покрыл жаркими поцелуями ее руку. Никто не знал, чего
стоило князю Федору сдержать себя, когда она спустила на пол ногу и стыдливо
глянула на него, но он покорно отвернулся да так и сидел, глядя на пляску
изломанных теней на стенке, слушая стук крышки сундука, шелест, торопливое
шуршанье за спиной и сердитый вздох, когда Маша путалась в застежках: не
привыкла одеваться без горничной! Конечно, князь Федор мог бы помочь ей без
малейших сомнений и даже не претендуя на большее, но он уважал Машину
стыдливость и сидел не шелохнувшись. Он и так потребовал от нее слишком много,
чудо, что она дала согласие, и он все время боялся вспугнуть свое счастье – и
ее доверие.
Наконец шорох и шелесты прекратились, Маша шепнула:
– Я готова, – и князь Федор обернулся так пылко, что она
невольно отпрянула – а он замер, потрясенный: перед ним стояло неземное
видение.
