Приехав к Фейсалу, разгневанный Джафар подал в отставку. Его примеру последовали наши дивизионные офицеры со своими штабами, командиры полков и батальонов. Я просил их не обращать внимания на чудачества семидесятилетнего старика, отрезанного в Мекке от всего мира, чье величие создали они сами. Фейсал отказался принять их отставки, подчеркнув, что их назначения (поскольку его отец не утверждал их в должностях) исходило именно от него, Фейсала, и что заявление короля дискредитировало только его самого, и никого другого.
Исходя из такого понимания ситуации, Фейсал телеграфировал в Мекку и вскоре получил ответную телеграмму, в которой король назвал его предателем и объявил вне закона. Он ответил депешей, в которой слагал с себя командование акабским фронтом. Его преемником Хусейн назначил Зейда. Зейд сразу же отказался от этого назначения. Шифрованные послания Хусейна пылали гневом, и вся военная жизнь в Акабе внезапно остановилась.
Перед отплытием парохода Доуни позвонил мне из Акабы по телефону и печально спросил, значит ли это, что вся надежда рухнула. Я ответил, что все может быть, все зависит от случайности, но что, возможно, мы выдержим это испытание.
Перед нами было три пути. Первый – оказать давление на Хусейна, чтобы заставить его отозвать свое решение. Второе – продолжать действовать по-прежнему, игнорируя решение короля. Третье – официально объявить о независимости Фейсала от его отца. Как среди англичан, так и среди арабов у каждого подхода были свои сторонники. Мы послали Алленби телеграмму с просьбой загладить инцидент. Хусейн был упрям и коварен, и могли уйти многие недели на то, чтобы вынудить его перестать ставить палки в колеса и признать свою ошибку. В нормальных условиях мы могли бы подождать эти несколько недель, но в настоящее время дело осложнялось тем, что через три дня должна была начаться, если ей вообще было суждено состояться, наша экспедиция в Дераа. Мы должны были изыскать какие-то способы продолжения войны, пока Египет искал бы решения вопроса.
Первым делом я должен был послать срочное письмо Нури Шаалану о том, что не смогу встретиться с ним на собрании его племен в Кафе, но с первого дня новолуния буду к его услугам в Азраке. Это была досадная необходимость, потому что Нури мог заподозрить меня в перемене позиции и не приехать на встречу, а без племени руалла половина нашего потенциала и эффективности наших действий под Дераа шестнадцатого сентября была бы утрачена. Однако нам пришлось рискнуть этой менее значительной потерей, поскольку без Фейсала, регулярных войск и орудий Пизани экспедиция эта просто не состоялась бы, и поэтому я должен был ждать в Абу-эль‑Лиссане.
Другой моей обязанностью было отправить караваны из Азрака – грузы, продовольствие, бензин, боеприпасы. Янг готовил все это, как всегда бескорыстно используя любую возможность. Он сам был для себя главным препятствием, но не было такого человека, который мог бы ему в чем-то помешать. Я никогда не забывал сияющего лица Нури Саида, когда он после совместного совещания обратился к группе арабских офицеров со вселявшими бодрость словами: «Ничего, ребята, он говорит с англичанами так же, как с нами!» Теперь он видел, что выступал каждый эшелон – хоть и не вовремя, но с опозданием всего лишь на один день, под командованием назначенных арабских офицеров, согласно плану. Нашим принципом было отдавать приказания арабам исключительно через их собственных начальников, чтобы не допускать прецедентов неповиновения или превращения их в стадо овец.
Третьей моей задачей было противодействовать бунтарским настроениям среди солдат. Они наслушались ложных слухов о кризисе в высших слоях командования. В частности, возникло какое-то недоразумение между артиллеристами и их офицерами, и солдаты развернули орудия на офицерские палатки. Однако начальник артиллерии Расим опередил их, сложив важные части орудийных затворов пирамидой в своей палатке. Я воспользовался этим, чтобы поговорить с солдатами. Поначалу чувствовалась напряженность, но в конце концов из простого любопытства они заговорили со мной более откровенно, до этого же момента я был для них просто наполовину бедуинским англичанином.
Я объяснил им, что раздоры среди высшего командования были всего лишь бурей в стакане воды, и это их развеселило. Их мысли были обращены к Дамаску, а не к Мекке, и они не признавали ничего, кроме своей армии. Они были напуганы слухом о том, что Фейсал якобы дезертировал, поскольку он не показывался им уже несколько дней. Я пообещал немедленно представить им Фейсала. Когда он вместе с Зейдом проехал перед строем на своем автомобиле, по приказанию Болса специально для шерифа окрашенном в зеленый цвет, глаза Фейсала убедили солдат в том, что они заблуждались.
Моим четвертым делом было отправление войск в назначенный день в Азрак. Для этого пришлось восстановить уверенность солдат в верности офицеров. Нури Саид, как и каждый солдат, был преисполнен готовности использовать открывавшиеся перед ним возможности. Солдаты с готовностью соглашались отправиться в такую даль, как Азрак, в ожидании извинения Хусейна. Если бы этого удовлетворения не было получено, они могли бы вернуться или же отказаться от своих обязательств, если же результат будет положительным, в чем я заверял Нури Саида, незаслуженные упреки в адрес Северной армии покроют щеки старика краской стыда. Мы объяснили рядовому составу, что решение таких крупных проблем, как продовольствие и жалованье, полностью зависело от сохранения организации. Солдаты уступили, и отдельные колонны пехоты на верблюдах, пулеметчиков, египетских саперов, артиллеристов Пизани выступили в поход по определенным для них маршрутам в соответствии с обычной практикой Стирлинга и Янга, всего на два дня позднее установленного срока.
Последней моей обязанностью было восстановление верховенства Фейсала. Без него попытки добиться сколько-нибудь серьезных результатов между Дераа и Дамаском были бы тщетными. Мы могли бы начать наступление на Дераа, чего, собственно, и ожидал от нас Алленби, однако захват Дамаска – чего ожидал от арабов я и что было причиной моего присоединения к ним на поле войны, перенесенных мною тысячи страданий и растраты моих умственных и физических сил – зависел от присутствия с нами на передовой линии фронта Фейсала, не обремененного чисто военными обязанностями, но готового принять те политические ценности, которые будут завоеваны для него ценою нашей плоти и крови. В конечном счете Фейсал согласился стать под мою команду.
Что же касается извинений из Мекки, то Алленби с Уилсоном делали все, что могли, перегружая телеграфные и телефонные линии. Если бы их усилия ни к чему не привели, мои действия должны были бы состоять в обещании Фейсалу прямой поддержки британского правительства и в обеспечении ему вступления в Дамаск в качестве суверенного правителя. Это было возможно, но я хотел избежать такого развития событий, считая, что это произойдет только в случае крайней необходимости. До сих пор восставшие арабы делали историю своей страны чисто, и я не хотел, чтобы наша авантюра перешла в жалкое состояние раскола накануне общей победы и последующего мира.
Король Хусейн вел себя как ни в чем не бывало, многословно возражая, манипулируя бесконечными околичностями, выказывая непонимание серьезного влияния своего вмешательства в дела Северной армии. Мы посылали ему простые объяснения, на которые получали оскорбительные и весьма туманные по содержанию ответы. Его телеграммы шли через Египет, а радиограммы принимали наши операторы в Акабе, откуда их на автомобилях пересылали мне для передачи Фейсалу. Арабские шифры были простыми, и я делал нежелательные куски этих депеш совершенно бессмысленными путем перестановки цифр шифра перед тем, как вручить их Фейсалу. Таким несложным приемом я избегал излишнего усложнения обстановки в его окружении.
