Мы вернулись к себе перед рассветом и улеглись, чтобы немного поспать, когда со стороны железной дороги донесся громкий гул и за нашим спальным убежищем с треском разорвался снаряд. Турки задействовали бронепоезд с полевым орудием. Проспавшая шесть часов армия поднималась.
Мы стали спешно отходить по ужасной дороге. В небе появился аэроплан противника, ходивший над нами кругами и дававший целеуказания артиллеристам. Снаряды стали ложиться точно по линии нашего марша. Мы удвоили скорость и превратились в беспорядочную процессию, двигавшуюся очень расчлененным строем. Аэроплан-наводчик внезапно словно споткнулся в воздухе, отклонился в сторону железнодорожной линии и вроде бы стал приземляться. Орудие сделало еще один, на этот раз удачный, выстрел, убив двух верблюдов, но потом точность огня снизилась, а после того, как противник выпустил с полсотни снарядов, мы оказались вне пределов дальности его огня. И тогда орудие принялось наказывать Тайибе.
Находившегося в Умтайе Джойса разбудили звуки стрельбы, и он вышел навстречу, готовый оказать нам гостеприимство. Развалины за его высокой фигурой были украшены пестрой лентой, как это было принято в любой деревне, у любого племени в Хауране. Лента эта символизировала почтительное уважение и выражение преданности, в чем можно было сильно усомниться. К усталому неудовольствию Насира, я оставил его, а сам ушел к Джойсу и Уинтертону, рассказал им о приземлившемся аэроплане и предложил послать бронеавтомобиль, чтобы уничтожить аэроплан на контролируемой нами территории. В это время примерно в том же направлении приземлились еще две машины противника.
Между тем был почти готов завтрак, первый за долгое время. Мы уселись для трапезы, и Джойс рассказал нам, как жители Тайибе стреляли по нему, когда он проезжал по деревне, по-видимому для того, чтобы продемонстрировать мнение об иностранцах, которые растревожили осиное гнездо турок, а потом ушли.
Завтрак завершился. Мы объявили, что нам нужен доброволец с автомобилем, чтобы изучить аэродром противника. Все сделали шаг вперед, молчаливо выразив добрую волю и готовность, отчего у меня перехватило горло. Джойс выделил два автомобиля – один для Джунора, другой для меня, и мы проехали пять миль до долины, в устье которой, по нашему расчету, приземлились аэропланы.
Заглушив моторы, дальше мы пошли по долине пешком. В том месте, где до железной дороги оставалось около двух тысяч ярдов, она поворачивала дугой в сторону ровной луговины, в дальнем конце которой стояли три машины противника. Это было великолепно, мы рванули вперед и сразу же наткнулись на совершенно непроходимый глубокий ров с растрескавшимися отвесными стенками.
Мы побежали вдоль него по диагональной дороге и остановились в тысяче двухстах ярдах от аэропланов. В этот момент стартовали две машины. Мы открыли по ним огонь, определяя дальность стрельбы по фонтанчикам пыли от пуль, но аэропланы, оторвавшись от земли, уже набирали высоту, покачивая крыльями над нашими головами.
Двигатель третьей машины не заводился. Пилот и его помощник изо всех сил вертели пропеллер, а мы тем временем подходили все ближе. Видя это, они попрыгали в кювет под насыпью, а мы вгоняли пулю за пулей в фюзеляж машины, выпустив по ней не меньше пятисот пуль, после чего вернулись в свое расположение. Вечером того же дня турки сожгли эту машину.
К сожалению, обе улетевшие машины успели долететь до Дераа и теперь, вернувшись, в ярости принялись нас бомбить. Один пилот, видно не слишком опытный, сбросил свои четыре бомбы с большой высоты и, разумеется, сильно промазал, другой же, снижаясь каждый раз почти до бреющего полета, укладывал бомбы очень точно. Не имея возможности защищаться, мы медленно пробирались между камней, чувствуя себя как обреченные сардины в банке, так как бомбы разрывались совсем рядом. Одна из них обрушила на нас настоящий дождь мелких кусочков железа. Часть попала в смотровую щель броневика, лишь оцарапав нам костяшки пальцев. Один пробил шину переднего колеса, и броневик чуть не перевернулся.
Так или иначе, мы благополучно вернулись в Умтайю и рассказали обо всем Джойсу. Мы дали туркам понять, что они не могут пользоваться этим аэродромом и что Дераа по-прежнему оставалась не защищенной от нападения бронеавтомобилей. Я улегся в тени броневика и уснул. Ни арабы пустыни, ни бомбившие нас турецкие аэропланы не могли нарушить мой сон. В суматохе событий люди становились лихорадочно возбужденными, забывая про усталость, но в тот день мы, к счастью, завершили наш первый круг, и мне было необходимо отдохнуть, чтобы трезво спланировать очередные действия. Я проснулся только после полудня.
Нашей стратегической задачей было удерживать Умтайю, что обеспечивало нам контроль и инициативу в отношении всех трех подходивших к Дераа линий железных дорог. Если бы мы удерживали ее еще неделю, мы могли бы взять турок измором, что бы ни делал Алленби. И все же с тактической точки зрения Умтайя была опасным местом. Сосредоточенные около нее силы противника, состоявшие исключительно из регулярных частей, без партизанского заслона надежно контролировать ее были не в состоянии, и мы могли бы быстро их подавить, если бы не наша незащищенность с воздуха.
У турок было по меньшей мере девять аэропланов. Наш лагерь находился в двадцати милях от их аэродрома, среди голой пустыни, около единственного источника воды, а поить нужно было крупные табуны верблюдов и множество лошадей, поедавших подножный корм вокруг лагеря. Стоило туркам начать бомбардировку, этого было достаточно для того, чтобы привести в смятение наши нерегулярные части, которые были нашими глазами и ушами. Турки быстро разбили бы нас и вернулись к себе, и все выгоды нашего положения свелись бы к нулю. Тайибе, эта первая деревня, которая прикрывала нас от Дераа, тоже была беззащитна и дрожала от страха перед повторявшимися нападениями турок. Если бы мы оставались в Умтайе, Тайибе была бы довольна нами.
Ясно, что решающее значение имело для нас обеспечение воздушной поддержки со стороны Алленби, которому удалось послать в Азрак одну новую машину. Я решил, что мне будет полезно отправиться повидаться с ним. Вернуться я мог бы двадцать второго числа. Умтайя могла бы продержаться это время, потому что мы всегда умели сбивать с толку аэропланы, двигаясь к следующей деревне, на этот раз – Ум-эль‑Сураб.
Будь то Умтайя или Ум-эль‑Сураб, чтобы оставаться в безопасности, нам следовало удерживать за собой инициативу. Дераа была временно для нас закрыта из-за подозрительности крестьян. Оставалась Хиджазская линия. Мост на 149‑м километре был почти восстановлен. Мы должны разрушить его снова, как и еще один, к югу, чтобы отрезать подход к нему ремонтных поездов. Вчерашняя попытка Уинтертона показала, что первая акция – это задача пехоты и артиллерии. Вторая требовала рейда. Я отправился посмотреть, смогу ли это сделать я со своими телохранителями по пути в Азрак.
Что-то было не так. У моих телохранителей были красные глаза, они колебались, просто трусили. В конце концов я понял, что утром, пока я отсутствовал, арабские командиры жестоко наказали тех, кто уклонился от выполнения моего приказания в Нисибе. Это было их право, так как, начиная с Тафилеха, я оставил дисциплину моей роты на ее собственное усмотрение. Но в данный момент в результате этого наказания люди оказались совершенно бесполезными для достижения моей цели. Такому наказанию сначала обычно предшествует страх, а потом память об экзекуции провоцирует самых сильных из ее жертв на пренебрежение законом и на жестокие преступные действия в отношении свидетелей. Эти люди могли быть опасны для меня, для других, для самих себя или для противника, если бы мы выступили той ночью на выполнение боевой задачи.
