После этого эпизода мы спокойно двигались до рассвета, когда обнаружили, что въезжаем в узкую долину. В самом ее начале был резкий поворот влево, в каменный амфитеатр, где гора поднималась вверх ступенями из рыхлого глинистого сланца, уступ за уступом, к гребню, на котором возвышалась массивная пирамида. Зааль сказал, что оттуда видна железная дорога, а раз так, то это место было идеальным для засады, потому что стадо верблюдов могло без всякой охраны оставаться в ложбине, являвшей собой превосходное пастбище.
Я немедленно взобрался на пирамиду, представлявшую собой развалины арабской сторожевой башни христианского периода. Она господствовала над прекрасной панорамой богатых высокогорных пастбищ, раскинувшихся за линией железной дороги, огибавшей некрутым закруглением подножие нашего склона и открытой для взгляда наблюдателя на протяжении миль пяти. Внизу, слева от нас, виднелся квадратный ящик «кофейного дома» – железнодорожного полустанка, возле которого мирно сутулились несколько крошечных фигурок солдат. Мы долгие часы поочередно вели наблюдение. За все это время прошел один поезд, медленно преодолевший крутой подъем. Мы решили той же ночью спуститься к линии в месте, которое показалось нам наиболее подходящим для минирования.
Однако незадолго до полудня мы увидели, как с севера к нам приближалась какая-то темная масса. Скоро мы поняли, что это был отряд человек в полтораста верховых, направлявшийся прямо к нашей горе. Все выглядело так, как будто кто-то донес о нашем присутствии, что было вполне возможно, поскольку в этой местности паслись овцы, принадлежавшие племени бельга, и пастухи, заметив наше скрытное передвижение, могли принять нас за разбойников и поднять тревогу.
Наша позиция, превосходная для наблюдения за железной дорогой, была смертельной ловушкой, в которой нас вполне могли бы захватить превосходящие мобильные силы противника. Мы послали человека вниз, чтобы он сообщил об опасности, оседлали верблюдов и отошли долиной, по которой пришли, и дальше через ее восточный кряж на небольшую равнину, где смогли пустить своих верблюдов в легкий галоп. Мы быстро перевалили на другую сторону невысоких холмов и укрылись за ними прежде, чем противник достиг позиции, с которой мог нас увидеть.
Этот участок больше подходил для выбранной нами тактики, и мы стали ждать наших врагов, но они прошли мимо нашего прежнего укрытия и быстро двинулись на юг, немало тем самым нас озадачив. Это были солдаты регулярного войска, и мы могли не опасаться преследования, но тем не менее все выглядело так, как если бы турки были подняты по тревоге. Это соответствовало моим планам, и я был доволен, но Зааль, на котором лежала ответственность за военную сторону дела, был обеспокоен. Он посоветовался с теми, кто хорошо знал эти места, и мы в конце концов снова оседлали верблюдов и двинулись к другой горе, возвышавшейся намного севернее оставленной нами, но достаточно подходившей для наших целей, – это освобождало нас от осложнений с племенами.
Это и был Минифир, гора с круглой вершиной и с густо поросшими травой склонами. Высокий перешеек между ними обеспечивал нам с восточной стороны широкий путь, отлично укрытый с севера, юга и запада, что гарантировало безопасный отход в пустыню. Сверху этот перешеек имел чашеобразную форму, так что собиравшаяся в нем дождевая вода делала почву богатой, а пастбище обильным, но отпущенные на свободу верблюды требовали постоянного внимания, так как, сделав всего две сотни шагов вперед, они становились видны с линии железной дороги, находившейся в четырехстах ярдах от западной части горы. С каждой стороны от склонов отходили отроги, и железнодорожный путь проходил по выполненным в них неглубоким выемкам. Отвальный материал сбрасывался через полость в насыпи, по центру которой проходила высокая дренажная труба.
В северном направлении линия с большим подъемом отходила в сторону к широкой равнине Северного Хаурана, раскинувшейся подобно серому небу, испещренному небольшими темными облаками: это были мертвые базальтовые города Византийской Сирии. В южном направлении высилась каменная пирамида, с которой мы могли наблюдать за линией железной дороги, проходившей на расстоянии шести миль или чуть больше.
Нагорье Бельга, лежавшее перед нами на западе, было усеяно летними палаточными поселениями крестьян. Они также могли нас видеть, поэтому мы уведомили их о том, кто мы такие. После этого они хранили молчание вплоть до нашего ухода, а потом страстно и красноречиво уверяли всех, что мы направились на восток, к Азраку. Наши посланцы принесли от них хлеб, что было настоящей роскошью, поскольку жизнь впроголодь в Баире вынудила нас ограничиваться поджаренной кукурузой, а из-за нехватки кухонной утвари людям приходилось жевать ее и в сыром виде. Это испытание было слишком тяжелым для моих зубов, поэтому я ехал голодным, уверяя себя, что это лечебное голодание.
В ту ночь мы с Заалем закопали на дренажном устройстве большую сочлененную мину Гарланда автоматического срабатывания с подрывом трех соединенных параллельно зарядов одним взрывателем мгновенного действия, после чего улеглись спать, уверенные в том, что услышим грохот, если подорвется какой-нибудь ночной поезд. Однако ничего подобного не произошло, и на рассвете я убрал детонаторы (которые должны были дублировать автоматическое срабатывание), установленные на металлических частях. После этого мы прождали целый день, проведя его сытно и вполне комфортно, овеваемые сильным прохладным ветром, шумевшим, как морской прибой, проносясь над поросшим жесткой травой склоном.
Долгие часы ничего не происходило, но наконец арабы заволновались, и Зааль вместе с Хубси и с несколькими другими расторопными солдатами спустился к линии. Мы услышали позади себя два выстрела, и через полчаса эта группа вернулась с двумя ободранными дезертирами-турками, бежавшими из конной колонны за день до этого. Один был тяжело ранен, когда попытался бежать по железнодорожному пути, и к вечеру умер, оплакивая себя и свою судьбу. Это было исключением, потому что, когда к кому-то подступала смерть, большинство солдат спокойно думали об ожидавшей их могиле, не противясь своей участи. У другого дезертира была чистая огнестрельная рана ноги, но он настолько ослаб, что впал в забытье, когда рана стала сильно болеть от холода. Его худое тело было покрыто синяками от палочных ударов, свидетельствовавших о службе в армии, которые и довели его до дезертирства, так что он мог лежать только на животе. Мы предложили ему последний хлеб и воду и сделали для него все, что могли, а могли мы очень немногое.
Совсем под вечер всех охватило тревожное волнение, когда мы снова увидели двигавшихся по железнодорожному пути в нашу сторону пехотинцев на мулах. Они должны были пройти ниже нашей засады, и Зааль с солдатами приготовились к внезапному нападению на них. У нас было сто человек, их – чуть больше двух сотен. Занимая позицию выше их, мы могли надеяться на то, что первым же залпом выбьем из седла какое-то количество солдат, а затем атакуем их верхом на верблюдах. Верблюды, к тому же двигающиеся вниз по некрутому склону, должны были в несколько шагов обогнать мулов, и их несущаяся масса обязательно внесла бы смятение в ряды более слабых животных и их всадников. Зааль заверил меня в том, что регулярная кавалерия, тем более простая пехота на мулах, не сможет одолеть выращенных племенами верблюдов в прямой схватке. Мы могли не только взять в плен солдат, но и завладеть их драгоценными животными.
