По мере того как они копали и выбрасывали на поверхность землю, в центре ямы вырастала башня из неотесанных камней кладки колодца. Мы принялись осторожно удалять куски разрушенной верхней части, что было нелегким делом, так как камни при обрушении заклинило в стволе колодца. Но вместе с тем это был добрый признак, сразу же поднявший нам настроение. Перед заходом солнца работавшие в яме прокричали нам, что вся обвалившаяся земля убрана, что зазоры между камнями очищены и что, судя по всему, глубина колодца составляла много футов.
Получасом позднее из колодца донесся какой-то шум и грохот камней, а затем тяжелый всплеск и пронзительный крик. Мы бросились туда, и при свете прихваченного Мирзуги факела увидели совершенно чистое, зияющее чрево колодца. Это была уже не труба, а глубокий, напоминавший по форме бутылку шурф, футов в двадцать в поперечнике по дну, отсвечивавший черной водой, с белыми брызгами посредине, там, где оказавшийся в воде агейл, не переставая кричать, изо всех сил старался не утонуть. Все долго смеялись над ним, заглядывая в колодец, пока наконец Абдулла не спустил ему веревочную петлю, и мы вытащили его на поверхность, насквозь мокрого и злого, но не получившего при падении никаких повреждений.
Мы наградили работающих в колодце и отметили их подвиг ужином с верблюжатиной: в тот день пало одно ослабевшее на марше животное. Потом мы всю ночь поили верблюдов, а целый взвод агейлов, выстроившись вереницей, долго плясал, утоптав к рассвету вокруг колодца полосу грунта шириной в восемь футов. Таким образом, восстановление колодца было завершено, и он принял свой обычный вид. Правда, воды в нем было не очень много. Мы черпали ее без отдыха двадцать четыре часа, и все же некоторые из наших верблюдов досыта не напились.
Из Джефера мы должны были начать операцию. К думаньехам выехали наши всадники, чтобы руководить порученным им нападением на Фувейлах – блокгауз, перекрывавший подход к перевалу Абу-эль‑Лиссан. Запланированная нами атака должна была начаться за два дня до прибытия каравана из Маана, с пополнением для подчиненных гарнизонов. Голод и паника могли бы облегчить захват этих удаленных мест, когда их защитники узнали бы, что они безнадежно отрезаны от своих друзей.
Пока же мы оставались в Джефере в ожидании сообщений о предпринятом нападении. От его успеха или провала зависело направление нашего следующего марша. Задержка была неприемлема. Мы находились в поле зрения Маана в те минуты дня, когда мираж не обманывал глаза и бинокли. И все же мы по-прежнему прогуливались по Джеферу, любуясь нашим, находившимся в полной безопасности колодцем, в то время как турки, сидевшие в своем гарнизоне, были уверены в том, что ни здесь, ни в Баире получить воду было невозможно и что мы теперь безнадежно сражались с их кавалерией в Сирхане.
Я проводил долгие часы, укрывшись от жары под редкими кустами вблизи колодца, одолеваемый ленью, борясь со сном и натянув на лицо вместо защитной сетки от мух широкий шелковый рукав. Подсевший ко мне Ауда, чья речь текла словно река, увлеченно пересказывал мне свои лучшие байки. В конце концов я с улыбкой упрекнул его в том, что он говорил слишком много, а делал слишком мало. Он облизал губы в приятном предвкушении предстоявшей работы.
На рассвете следующего дня в наш лагерь возвратился усталый всадник с известием о том, что думаньехи обстреляли накануне пост Фувейлах перед самым прибытием туда наших людей. Внезапность не была полной: турки отбросили их, скрываясь за каменными брустверами. Упавшие духом арабы отошли в укрытие, и противник, считая это всего лишь обычным проявлением активности племени, предпринял кавалерийскую вылазку против ближайшей лагерной стоянки. Там находились только один старик, шестеро женщин и семеро детей. Солдаты, раздраженные тем, что не обнаружили ничего активно враждебного им и ни одного способного носить оружие человека, разгромили лагерь и перерезали глотки его беспомощным обитателям. Находившиеся в горах думаньехи ничего не слышали и не видели, а когда хватились, было уже слишком поздно. И тогда, охваченные яростью, они напали на возвращавшихся в свое логово убийц и перерезали их всех до последнего. В завершение своей акции возмездия они обложили новый, всего неделю назад укомплектованный пост турок и с первой же яростной атаки уничтожили его гарнизон, не утруждая себя возней с пленными.
Мы были в полной готовности, за десять минут собрались и двинулись к Гадир-эль‑Хаджу – первой железнодорожной станции к югу от Маана на нашем прямом пути на Абу-эль‑Лиссан. Одновременно мы выделили небольшой отряд для выхода к железной дороге непосредственно перед Мааном и для осуществления диверсии с этой стороны. Его особой задачей было создание угрозы крупным табунам больных верблюдов с палестинского фронта, которых турки держали на выпасе в равнинах Шобека для восстановления их и возвращения в строй.
По нашим расчетам, весть о разгроме Фувейлаха должна была дойти до них не раньше утра следующего дня и они не смогут собрать этих верблюдов (если предположить, что наш северный отряд их не обнаружил) и до наступления темноты снарядить экспедицию по выводу животных с этой территории. И если бы мы затем напали на линию железной дороги, они, вероятно, повернули бы в другую сторону, обеспечив нам таким образом безопасное движение на Акабу.
В надежде на такой расклад мы до вечера непрерывно ехали через расплывавшийся мираж, пока не вышли к полотну железной дороги. Освободив ее большой отрезок от охраны и патрулей, быстро взялись за мосты на захваченном участке. Немногочисленный гарнизон Гадир-эль‑Хаджа сделал вылазку против нас, смелость которой определялась отсутствием информации, но картечь остудила турок, и мы вынудили их отойти с потерями.
В их распоряжении был телеграф, и они уведомили о происходившем Маан, который и без того не мог не слышать повторявшиеся разрывы наших мин. Нашей целью было заставить противника напасть на нас ночью или же прямо здесь, где он не обнаружил бы ни одного человека, но зато много разрушенных мостов, потому что мы работали быстро и нанесли большой ущерб железной дороге. В каждое из дренажных отверстий арок было заложено от трех до пяти фунтов взрывчатки. Используя для своих мин быстродействующие взрыватели, мы сбрасывали с устоев мостовые фермы, разносили в щепки сами устои и разрушали боковые стенки за какие-нибудь десять минут. Мы уничтожили таким образом десять мостов и много участков рельсового пути, израсходовав весь запас взрывчатки.
Когда сгустились сумерки и наш отход не мог быть замечен, мы проехали пять миль к западу от линии железной дороги, чтобы укрыться от противника, разложили костры и напекли хлеба. Однако ужин сварить не успели, так как трое прискакавших галопом всадников сообщили нам, что от Маана на Абу-эль‑Лиссан движется большая колонна свежих войск противника – пехота и артиллерия. Думаньехи, расслабившиеся после одержанной победы, вынуждены были оставить свою позицию без борьбы и ожидали нас в Батре. Мы потеряли Абу-эль‑Лиссан, блокгауз, перевал и утратили господство на дороге без единого выстрела.
Впоследствии мы поняли, что неожиданная решительность действий турок была случайной. Батальон поддержки прибыл в Маан в тот же день. Сообщения об арабской демонстрации, направленной против Фувейлаха, поступили одновременно с этим, и батальон, который по чистой случайности формировался вместе со своим транспортом на станционном дворе для марша в казармы, был спешно усилен взводом вьючной артиллерии и несколькими кавалеристами и двинут для освобождения предположительно осажденного поста.
