Но Алексей Михайлович! Воплощение неотразимого мужского обаяния и внутренней силы…
Не может быть! Тут что-то не то. Не верю! Не хочу верить! Так разочаровалась, что лицо от расстройства сохранить не смогла. Вот дура-то! Что теперь Валевич подумает. Еще и в самом деле решит, что я его зазвала в «Арамис», чтобы за своей безответной любовью проследить. За Подлубняком то есть.
Я убрала руки от щек и засмеялась. Слава богу, получилось вполне естественно.
— Ты знаешь, а я ведь думала, что эти… ну… мальчики… должны быть крашеные, в колготках, с накладными грудями… задом вертят… жеманничают… ха-ха-ха! — От смеха у меня даже слезы на глазах выступили.
Борис изумленно уставился на меня, сначала улыбнулся неуверенно, а потом и сам раскатился безудержным смехом.
— Такие тоже… тоже бывают. На любителя, конечно. Но таких здесь нет. Здесь заведение пристойное.
Мы отхохотались и неожиданно затихли. Словно больше не о чем было говорить. Жизнь в зале тем не менее шла своим чередом. Даже Подлубняк и рыжеватый паренек еще сидели за своим столиком, пили коньяк и о чем-то интимно, как мне казалось, беседовали. А мне уже хотелось уйти. Мой собеседник, очевидно, почувствовал это, подозвал официанта:
— Рассчитайте, пожалуйста, мы уходим.
Все-таки чего у Валевича не отнять, так это сверхъестественного чутья. И тогда, давно, в первый момент нашего знакомства, он тоже сразу почувствовал, что понравился мне. Хотя и ситуация была совершенно неподходящая. Одним словом, сложно его обмануть, сложно. Поэтому нечего мне бояться. Проводит до дома, вежливо простится — и все! Чувствует, умница, что сегодняшняя история как-то нехорошо меня переволновала. Если и возобновлять отношения, то не теперь. Это точно!
Все так и вышло. Мы прогулялись по ночному городу, болтая о каких-то пустяках, о моих кошках, о наших общих знакомых, о чем-то совершенно необязательном. И совсем не касались моего нелепого ресторанного расследования. А потом спокойно расстались у подъезда. Слишком спокойно. Я ведь тоже кое-что про Бориса уже научилась понимать. Не думаю, что сегодня был лучший вечер в его жизни.
А я-то, я-то какова! Что за неожиданные эмоции! Сочинила для Раисы сказку про свои нежные чувства к Подлубняку и — на тебе! — незаметно сама попала под его обаяние. Вспоминался твердый взгляд его карих глаз, властные интонации голоса, почти болезненная фетишизация комнаты Киры — и вдруг какой-то глупенький клубный рыжий мальчик. Нет, тут явно что-то не то, упрямо подумала я в который раз. Не понимаю, не могу понять.
Как там пел «Вертинский» из «Арамиса»? «Теперь туда войдет любой». Или все-таки не любой?
* * *
С утра позвонила Раиса. По ее расстроенному голосу я сразу поняла — что-то случилось. Наверное, работяги перепутали колер или запороли настил паркета. Но оказалось все гораздо, гораздо хуже. Честно говоря, просто отвратительно! Настолько отвратительно, что у меня заныло сердце. Умерла Джина. Не поворачивался язык сказать «сдохла» по поводу этой ласковой, безобидной собаки. Причем умерла не от какой-нибудь зловредной собачьей инфекции. Тут как раз все было в порядке — прививки, регулярная профилактика. Элементарно чем-то отравилась. Надо же — совершенно домашняя собака, и вот… Наверное, Людмила Семеновна недоглядела на прогулке, щенок и слопал с земли что-нибудь постороннее. Вот и Подлубняк, судя по всему, так же решил и немедленно уволил домработницу.
Это была вторая плохая новость. Я успела привязаться к заботливой, добросердечной женщине. И потом, представляю, каково ей сейчас. Она проработала в семье Алексея Михайловича лет пятнадцать или около того. Такое долгое общение на бытовом уровне играет с людьми злую шутку. Особенно с такими бесхитростными, как Людмила Семеновна. Даже я чувствовала — она считает себя не прислугой, а почти родственницей. В самом душевном смысле этого слова. И вот, пожалуйста! Выбрасывают за порог без суда и следствия, по одному лишь подозрению. Понятно, что хозяин вышел из себя. Шарпейчик был единственным существом в огромной квартире, вызывавшим у Алексея Михайловича теплые человеческие чувства, натуральные и, между прочим, взаимные.
Что-то моего интересанта прямо преследуют личные потери. Даже подозрительно. Видать, на черную полосу выскочил. Судьба, она ведь деньги в кошельке клиента не считает. У нее своя арифметика. Кроме того, все произошедшее осложнило и нашу с Раей работу. Помявшись, она объяснила, что просит меня теперь проводить больше времени в квартире Подлубняка. И уже не по причине установки более тесных личных контактов с заказчиком, а из соображений элементарного надзора, который до сего момента мало-мальски обеспечивала Людмила Семеновна. В голосе Раисы зазвучали откровенно просительные нотки, которые в результате обернулись обещанием поделиться со мной гонораром. Выходило, что теперь не она делала мне одолжение, а я ей. Разумеется, я согласилась и великодушно пресекла все намеки на гонорар. Вот уж, нет худа без добра. Оставшись одна на вверенной мне территории, я получала определенную оперативную свободу, которую, как ни крути, до этого ограничивали хотя и беззлобные, но внимательные взгляды домоправительницы. Не тронутая реконструкцией спальня Киры манила меня так же сильно, как, наверное, манила потайная дворцовая дверь очередную жену Синей Бороды. И, возможно, с таким же успехом.
Но первые полдня результата не дали. Во-первых, я не учла, что присутствие рабочих тоже сильно затормозит мою поисковую деятельность. В самом деле, не могла же я начать копошиться в запретной комнате, в то время как кто-нибудь из тружеников беспрестанно слоняется по квартире то в туалет, то покурить, то просто задать мне дурацкий вопрос личного характера. Все попытки настроить моих подопечных на волну трудового героизма, как это лихо получалось у Раи, позорно проваливались. Явно не хватало словарного запаса и ее сокрушительной энергии. Наконец, наступило время обеда. Поняв мою очевидную слабину в вопросах руководства и, как водится, обнаглев от этого знания, специалисты ремонта и евродизайна решили подойти к заслуженному перерыву в работе максимально творчески. Бригадир Толик решительно выдвинулся на передовую позицию и, ободряемый взглядами молчаливых соратников, сказал с некоторым вызовом:
— У нас тут… это… день рождения сегодня.
Я придала своей физиономии оживленную сердечность:
— У кого?
Толик на мгновение растерялся. Чувствовалась некоторая непроработанность версии. Но многолетний опыт взял свое:
— А… это… у Семена Герасимовича. Да, у Герасимовича! — сказал он уже более твердо и с видимым облегчением.
Семен Герасимович испуганно кивнул и шмыгнул носом.
Я внутренне развеселилась, но виду не подала:
— Ребята, что же вы не предупредили! Я бы подарок приготовила, чай с тортом.
Такого поворота мужики явно не ожидали и заметно сконфузились ввиду моей кажущейся доверчивой наивности и обезоруживающего простодушия.
— Не, какой подарок! — забормотал неожиданный виновник торжества и даже руками замахал.
