Очерк второй
КУРБАШИ
За боевые подвиги при разгроме ряда крупных басмаческих отрядов, действовавших на территории Наманганского уезда, комбриг В. А. Синицин был награжден орденом Красного Знамени. Синицин готовился к выезду в Москву, получить высокую награду из рук Михаила Ивановича Калинина. Но выехать туда ему не удалось. Басмаческие шайки Рахманкула, Баястана, Султана и Дадабая в горном ущелье Чадак-Су окружили один из полков второй дивизии. В неравном бою погиб командир полка <…>
Свободных от дела воинских частей не было. Комбриг сформировал полусотню из писарей, телефонистов штаба и хозкоманды и выступил в Гурум-Сарай; там взял батальон пехоты и устремился на выручку окруженного полка. Приказав батальону двигаться по дороге на кишлак Чадак, комбриг с полусотней бойцов форсированным маршем пошел вперед к зимовке Ханабад. Но его обнаружили басмаческие разведчики и донесли Рахманкулу. Враг устроил в зимовке засаду. Когда бойцы подошли вплотную к дувалам, по ним открыли сильный огонь, сразив первым же залпом половину отряда <…>
С остатками отряда Синицин укрылся в караван-сарае и занял круговую оборону, в надежде продержаться три-четыре часа, пока подойдет батальон пехоты.
Но батальон в Ханабад не прибыл, и вот почему: воспользовавшись полевой сумкой убитого адъютанта комбрига, белогвардейский офицер Войцеховский, находившийся при банде Рахманкула, сфабриковал предписание комбригу, подделав подпись Синицина, направил батальон в горы, в противоположную сторону.
— Товарищи! — услышали бойцы голос комбрига, — будем обороняться, берегите патроны. Гранаты метать только по скоплениям басмачей. Надо продержаться часа три <…>
Рахманкуловцы вели огонь из-за дувалов и с крыш кибиток. Вдруг, словно по команде поднялся страшный крик и вой, стрельба усилилась и сразу же со всех сторон к стенам караван-сарая полезли озверелые толпы <…>
В течение дня басмачи бросались на приступ караван-сарая, но каждый раз откатывались с потерями <…>
В полночь на северной окраине кишлака слышались шум, громкие отрывистые крики и ругань. Затем откуда-то с высоты донесся властный гортанный голос. Стрельба со стороны басмачей сразу же прекратилась.
В тишине на чистом русском языке кто-то крикнул:
— Эй, там, в караван-сарае! Сейчас с вами будет говорить господин поручик Войцеховский!
Кто-то из бойцов выстрелил на крик. Потом забасил Войцеховский:
— Красноармейцы и вы, господин штабс-капитан Синицин! По поручению курбаши Рахманкул-бека к вам обращается офицер русской армии. Рахманкул-бек дает вам на размышление пятнадцать минут. Если вы сложите оружие, он обещает сохранить вам жизнь, а желающих примет в свою армию!
— Гранату! — шепнул Синицин <…>
Сбросив шинель, комбриг вырвал чеку и с силой метнул гранату на крышу противоположного дома, откуда доносился голос Войцеховского. В стане басмачей закричали, раздались хлопки выстрелов. Голоса Войцеховского больше не было слышно.
Подгоняемые курбаши, басмачи вплотную облепили караван-сарай и, выкрикивая «Алла-а, Уу-ур!», полезли на стены. Две атаки отбили гранатами, но запас гранат у красноармейцев иссяк. Басмачи проломали стену в конюшне и ворвались во двор.
— Отходить в кибитку! — приказал комбриг и схватился рукой за плечо, пуля пробила левую ключицу <…>
Забаррикадировав окна и дверь сундуками, кошмами, седлами и другим хламом, оказавшимся в кибитке, бойцы приготовились к бою… Комбриг окинул взглядом товарищей. С ним оставалось всего четырнадцать храбрецов: два из них тяжело и один легко ранены, остались две гранаты и по двадцать патронов на винтовку. Наган с семью патронами Синицин держал для самого критического момента. Люди сутки не ели, не было воды, хотели пить, но об этом смертельно усталые бойцы молчали…
Время шло мучительно медленно. Синицин прилег в углу <…> Комбриг лежал с закрытыми глазами. Вдруг он тихо запел:
«Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает…
Врагу не сдается наш гордый „Варяг“,
Пощады никто не желает…»
Басмачи не стреляли, решив, очевидно, что перед смертью русские поют молитву.
Вскоре в комнате запахло дымом. Басмачи набросали на крышу сухой клевер и, обложив заднюю стенку янтаком и колючкой, подожгли.
— Товарищи коммунисты! Подсаживайтесь поближе, проведем партийное собрание, — вдруг взволнованно объявил Сомов.
— Ты что, Сомов? — спросил Синицин.
— Решил, товарищ комбриг, провести, может быть, последнее партийное собрание!
— А… ну что-ж. Я, как беспартийный, отодвинусь в уголок…
— Не отодвигайтесь, товарищ комбриг. О Вас будем решать вопрос.
— Обо мне?! — приподнимаясь, спросил Синицин и внимательно посмотрел на Сомова.
К секретарю партячейки подсели еще два коммуниста.
— Товарищи! На повестке дня один вопрос: прием комбрига Синицина в нашу славную Коммунистическую партию…
Приподнявшись, Синицин облокотился о стенку и смотрел на Сомова, а тот продолжал:
— Полгода назад мы не приняли его в партию… Это была очень досадная и грубая ошибка. Мы плохо знали своего командира бригады. Теперь всем ясно, чтó представляет собой Василий Алексеевич Синицин! Я предлагаю принять его в Коммунистическую партию.
— Правильно! — поддержал Мезенцев.
— Правильно! — согласились все коммунисты.
— Кто за то, чтобы комбрига Синицина принять в Коммунистическую партию, прошу голосовать, — предложил Сомов.
Все четыре коммуниста подняли руки.
— Синицин Василий Алексеевич принят в партию единогласно. Собрание считаю закрытым, если живы будем, оформим… — закричал Сомов и тише добавил, — если выберемся из этой западни <…>
Синицин растроганно обнял Сомова и сказал:
— Спасибо, друзья, за доверие, умереть коммунистом будет легче!
За углом караван-сарая басмачи сложили несколько кучек сухого клевера и старые ватные одеяла, подожгли их и шестами стали подвигать к окнам и двери.
Камыш на крыше воспламенился. Загорелась терраса, дверь. Кибитка наполнилась удушливым дымом, бойцы задыхались, особенно страдали раненые. Синицин, протерев глаза, заглянул в бойницу. Двор наводнили басмачи <…>
— Товарищи! — обратился комбриг к бойцам. — Мы честно выполнили свой долг. Единственное, что нам осталось, подороже отдать свою жизнь…
— Коммунисты, вперед! — Комбриг ударом ноги выбил обгоревшую дверь и первым выскочил во двор, вскинув руку с последней гранатой.
Одиннадцать бойцов метнулись за ним с винтовками на перевес. Комбриг бросил гранату и с криком «Ура-а!» ворвался в самую гущу басмачей, разя их клинком <…> Вырвавшаяся из огня и дыма горстка храбрецов в окровавленных повязках привела басмачей в панический ужас, они с воплями «алла-а» кинулись к раскрытым настежь воротам. Но в это время в обширный двор караван-сарая ворвался с «янычарами» Рахманкул. Он приказал растерзанных воинов бросить в горящую кибитку.
